- По этому вопросу разговаривайте с ним, - возвращая бумаги полковнику, показал на Майорова пан Бродзиловский.
- Начальник охраны надпоручик Майоров, - представился тот.
- Вы что, русский?
- Нет! - испуганно замотал головой Майоров. - Я - словак, верный солдат президента Тисо, самого преданного друга фюрера.
- Возможно, возможно, - не стал возражать полковник. - Мой шофер тоже чех. Я доволен им. Недавно даже представил к награде. Впрочем, время деньги, как говорят умные люди. Не будем терять его на пустяки. Покажите-ка мне свой товар!
- Эшелон стоит в поле. Как прикажете: подать его сюда или сами подъедете? Вы, кажется, на машине?
- Поедем вместе. Мне хочется как следует осмотреть их, не спеша. Знаю я вас, конвоиров: сплавите положенное продовольствие на черный рынок, а пленных довозите полуживыми. Они нужны мне для тяжелой работы, а не для того, чтобы смотреть, как они дохнут от истощения. Больных и слабых забирайте назад.
Майоров задрожал. "Все знает, - заныло у него сердце. - Суда не миновать... Ведь я им не выдавал даже пятой части пайка... Может, половина из них не стоит на ногах... А если к ним прибавить сбежавших..."
Автомобиль остановился у одного из вагонов.
- Моя резиденция, - показал Майоров. - Заходите. Я вас ознакомлю с документами.
Полковник прошел вперед, а надпоручик шепнул подбежавшему к ним помощнику: "Раздай пленным все, что осталось из съестных припасов. Живо!"
Вагон был старый, двухосный, из трех купе. В первом расположился начальник конвоя, во втором и третьем унтер-офицеры.
- А неплохо жилось раньше польским панам. Смотрите, в каждом купе есть душ, туалет, - показал Майоров.
- Подумаешь, - презрительно поморщился полковник. - Обыкновенный допотопный вагон. После первой мировой войны мы их все продали финнам и полякам.
- Да, это правда... Вы сегодня ужинали? Нам из-за бомбежки не пришлось.
- Я тоже не успел.
- Тогда поужинаем вместе. Что вы предпочитаете - коньяк или сухое?
- На фронте выбирать не приходится. Что у вас есть?
- Шампанское, коньяк, бордо. Все французское. В Тарнуве достали. Пришлось квартировать у одного графа в имении. Сам он еще в тридцать девятом бежал в Лондон. Наследники ничего не жалели - только чтобы мы не призвали их к ответственности за отца. Вот на прощание и нагрузили машину запасами из графского подвала.
Майоров открыл буфет, достал бутылку, откупорил и налил два бокала. Гость и хозяин чокнулись, выпили, закусили.
- Удивительное вино, не правда ли? - заискивающе улыбаясь, спросил словак.
- Да, превосходное. Французы - большие мастера своего дела, - похвалил вино полковник.
- Виноделы прекрасные, но вояки плохие. Проиграть войну за сорок дней величайший позор.
- Я был там. Войну проиграли Петен и Лаваль, а народ все еще стреляет. Даже в центре Парижа по ночам лучше не выходить на улицу.
- Убить из-за угла - дело нехитрое. В Тарнуве я потерял заместителя. Был большой бабник. Этим и воспользовались польские партизаны: завлекли к одной красотке на квартиру. Смотрим - утром не является на службу. Послал солдат. Они и принесли его. Так разделали беднягу, что родная мать не узнала бы.
Хозяин налил еще по бокалу. На сей раз выпили не чокаясь.
- Если вам нравится мое вино, герр полковник, могу поделиться с вами по-братски, - предложил надпоручик.
- Не смею отказаться. Сколько я должен заплатить?
- О, я не торгую. Дарю вам в честь нашей встречи.
- Как говорили древние римляне: "Даю, чтоб ты дал", - засмеялся полковник. - Можете не сомневаться. Отплачу сполна.
Майоров позвал вестового и приказал погрузить в багажник автомобиля "герра полковника" три ящика коньяка.
- Попал я в большую беду, герр полковник, - вздохнул надпоручик. Пользуясь суматохой, во время бомбежки кто-то открыл несколько вагонов и выпустил на свободу военнопленных... Не знаю теперь, что и делать.
- Вот как... Хм... И много сбежало?
- Точно еще не подсчитали. Надо проверить поименно. Часа через три выясним. Думаю, не меньше двухсот пятидесяти человек.
- Мда, плохо, - покачал головой полковник.
- Понимаю, герр полковник. Выручите, если можете. Вовек не забуду.
Полковник задумался.
- Хорошо, я выручу вас, - сказал он после короткого молчания.
- Как? - встрепенулся начальник конвоя.
- Очень просто. Я приму пленных без подсчета. Это вас устраивает?
- Еще как! - воскликнул обрадованный Майоров. - Мне ведь нужна только ваша подпись. Но... Не навлечет ли это на вас неприятностей?
- Думаю, что нет. Военнопленных мне придется вести пешком свыше семидесяти километров. Среди них всегда много отстающих, которых мы обычно пристреливаем. Так же поступаем с теми, кто пытается бежать. Надеюсь, ваши подопечные дойдут до места благополучно. Бежавших же мы включим в число расстрелянных. Вам остается только подписать составленный мною документ.
- Конечно, подпишу...
Пока полковник Грюгер, то есть Кальтенберг, и начальник конвоя вели переговоры, Яничек собрал вокруг себя солдат-конвоиров и затеял с ними шутливую беседу.
- Скажите, каковы наши дела на фронте? - спросил его бородатый солдат.
- Смотря что понимать под словом "наши", - ответил чех. - Если ты имеешь в виду словаков, радоваться не приходится. Фюрер вам не доверяет, почему вы и прозябаете на тыловой службе, где железного креста не заработаешь. Если же ты говоришь о немцах... Немцы одерживают победу за победой.
- Но они отступили под Курском, сдали Киев, сняли блокаду с Ленинграда, - возразил бородач.
- Ты что, не читаешь сводки верховного командования сухопутных войск? То, что ты называешь отступлением, фактически является стратегическим отходом с целью выпрямить линию фронта. Все засмеялись.
- А ликвидация Корсунь-Шевченковского котла - тоже стратегический отход? - не сдавался бородач. - Сколько там полёгло наших, сколько тысяч сдалось в плен?
- А ты что хочешь? Отходом называю не я, а немец кое командование. Фюрер приказал выпрямить линию фронта, вот они и выпрямили.
Словаки опять рассмеялись.
- Ты думаешь, что Левобережную "Украину мы оставили тоже по приказанию фюрера? - опять спросил бородатый.
- А как же? Без ведома фюрера ничего не делается на этом свете. Например, за то, что упустили беглецов, вас завтра или послезавтра всех повесят. Думаешь, это произойдет без ведома фюрера?
- Ничего я не думаю, - отвернулся солдат.
- Ах, простите, я и забыл: за вас ведь думает фюрер, зачем же самим ломать голову? К тому же погибнете вы не за какого-то там продажного пастора <Марионеточный президент Словакии Тисо был католическим священником>, а за великую Германию, - издевался Яничек.
Турханов, видя, что эта беседа ничем не грозит Яничеку, что никакой опасности пока нет, пошел вдоль железнодорожного состава. Из вагонов доносился шепот, а в одном даже пели. Мелодия песни показалась знакомой, и полковник подошел к вагону вплотную. Каково же было его удивление, когда он услышал старинную чувашскую песню! Значит, среди военнопленных есть и его земляки! Где-то далеко-далеко, в лесистом краю Среднего Поволжья, они оставили своих родителей, любимых подруг, братьев и сестер, деток ненаглядных и теперь спрашивают у пролетающего над ними белокрылого лебедя, не видал ли он их - отца, брата, мать и жену. И лебедь отвечает, что отец и брат погибли на войне, а матери и жене приходится пахать поле. Когда, мол, он пролетал над ними, они просили передать сыну и мужу в далеком краю, чтобы скорее разгромили врага и с победой возвратились домой. "Как же нам победить врага, когда руки и ноги у нас в кандалах?" - пел хор. "Будьте смелее! отвечал им лебедь. - Рвите цепи, а из железа и стали выкуйте себе мечи..."
В голосах поющих слышалось рыдание.
"Да, да! - прошептал Турханов, отходя от вагона. - Плен - это не только несчастье, но и позор. Позор смывается кровью, пролитой в борьбе. Мы вам поможем обрести свободу, вложим в ваши руки острые мечи, а вы идите и громите врага. Только тогда вам простят родные и близкие, простит Родина..."
Из вагона вышли Кальтенберг и Майоров. Надпоручик приказал конвойным открыть все вагоны, высадить военнопленных прямо в поле и построить их в колонны по сто человек. Словаки быстро выполнили приказание. Напротив вагонов выстроились четыре колонны. В первых трех было ровно по сто человек, в последней немного больше.