Люди, должно быть, догадывались, зачем их согнали сюда: все стояли молча, опустив головы. Когда количество рядов дошло до пятидесяти, одноглазый штурмбанфюрер приказал эсэсманам прекратить доставку людей.
- Изъять ценности! - крикнул он.
Солдаты пошли по рядам. Они заставляли людей выворачивать карманы, раскрывать сумки, снимать часы, браслеты, кольца и серьги и все это клали в каски. Закончив, они подошли к штурмбанфюреру и высыпали изъятые драгоценности из касок в специальный ящик. Вся эта процедура длилась не больше двадцати минут. После этого на людей наставили два станковых пулемета, а каждый эсэсман взял наизготовку автомат.
Теперь уже никто не сомневался, какая трагедия начнется сейчас на площади перед Кузницей. Тогда вперед вышел пожилой ксендз в черной сутане.
- Господин начальник, что вы хотите делать? - спросил он по-немецки.
- В Варшаве началась революция. Фюрер велел уничтожить всех революционеров. Я исполняю его волю, - ответил штурмбанфюрер.
- Здесь нет революционеров. Все они мои прихожане я их хорошо знаю. Отпустите невинных людей!
- Убирайся вон! - заорал штурмбанфюрер. - Мне не когда выслушивать старческие бредни!
Но ксендз не ушел, а опустился на колени и начал умолять не то бога, не то главаря эсэсовской банды спасти людей. Фашисту это не понравилось. Он выхватил пистолет, прицелился прямо в лицо ксендза и выстрелил. Но, очевидно, рана была не смертельной, ибо старик медленно поднялся на ноги, обернулся к своим прихожанам, воздел руки к небу и запел молитву. Люди, оцепеневшие от ужаса, вдруг зашевелились, закрестились и подхватили молитву.
- Огонь! - махнул рукой штурмбанфюрер. Затрещали пулеметы и автоматы. Люди падали на землю ряд за рядом. К молитвенному хору присоединились стоны раненых, плач и стенания женщин, душераздирающие крики детей, угрозы и проклятия палачам. Но это длилось недолго. Фашисты пошли по рядам и тех, кто еще шевелился или стонал, убивали выстрелом в голову. Скоро стоны прекратились.
- Следующую партию! - крикнул одноглазый фашист, и эсэсовцы побежали за очередными жертвами.
- Пойдем! - дернул Соколов за рукав Конрада, заметив, как он медленно поднимает автомат и целится в палача. - У нас другое задание. А предотвратить расправу все равно не в наших силах...
Кальтенберг встряхнул головой, словно отгоняя сон, и пошел за товарищем.
- Далеко до больницы? - спросил он.
- Вон за тем костелом, - показал Алек.
На перекрестке улиц Ордоне и Воля пришлось еще раз задержаться. Здесь тоже происходило массовое убийство варшавян. На глазах росли курганы из трупов, а эсэсовцы все пригоняли людей...
Партизанские разведчики пришли в больницу к десяти часам. И здесь хозяйничали эсэсовцы. У входной двери стояли часовые. Они никого не выпускали на улицу, но тех, кто хотел зайти в больницу, не останавливали. По коридору бегали люди в белых халатах, куда-то уводили больных, других несли на носилках. На углу стоял здоровенный детина в форме унтерштурмфюрера СС. Заметив вошедших, он вскрикнул от удивления, всплеснул руками и подбежал к Конраду, явно намереваясь броситься ему на шею. Но Кальтенберг предупредил его.
- Хайль Гитлер! - воскликнул он, выбросив вперед правую руку.
- Хайль Гитлер! - отозвался тот. - Конрад, неужели ты не узнал меня?
- Узнал, мой друг, но я при исполнении служебных обязанностей и не могу допустить никаких вольностей, - холодно ответил Кальтенберг.
- Я тоже при исполнении обязанностей, - обиделся детина.
- В больнице? - недоверчиво спросил Конрад. - Что ты тут делаешь? Уж не стал ли костоправом?
- Да что ты! - запротестовал унтерштурмфюрер. - Если я и имею какое-то отношение к человеческим костям, то лишь ломаю их. Мне приказано ликвидировать больных и весь медперсонал. А эти лентяи так разжирели, что еле передвигают ноги. Живее! - крикнул он двум санитаркам, которые несли на носилках худого, изможденного человека. Те и так обливались потом, но, услышав грозный окрик эсэсовца, чуть ли не бегом понесли свою ношу.
Конрад давно знал этого эсэсовца. Они ходили в одну школу. Тогда его все считали слабоумным. Потом они разошлись. Конрад поступил в военное училище, а этот идиот стал работать в магазине отца. Теперь он - начальник. "Если уж таким дуракам начали присваивать офицерские звания, значит, дела у фюрера действительно никуда не годятся", - подумал Кальтенберг.
- Я слышал, будто ты в Италии... Как же очутился здесь? - спросил он.
- Макаронники обманули нас. Мы им честно помогали воевать за дуче, а они, трусы проклятые, взяли и дали пинка и своему дуче, и нам заодно. Теперь вот - поляки решили взять с них пример, но не выйдет! Мы им покажем... Помнишь, как учил нас Граузе?
Конрад не забыл, что говорил этот нацист своим ученикам: "Немцы могут получить жизненное пространство только на Востоке. Но там на нашем пути стоят поляки. Пока не уничтожим всех поляков, великой Германии нам не создать".
- Значит, ты здесь выполняешь заветы Граузе?
- Да, мой дорогой! Самое опасное для нас - это польская интеллигенция. Так говорит наш оберфюрер Дирливангер. Вот я и уничтожаю интеллигентов. Сегодня врачей, завтра обещают послать в театр. Вот увидишь, через месяц в живых не останется ни одного...
- Не знаю, что будет через месяц, но сегодня тебе придется одну интеллигентку отдать в мое распоряжение.
- Для чего? - насторожился унтерштурмфюрер.
- Чтобы сохранить ей жизнь.
- Но я имею твердое указание уничтожить весь мед персонал больницы. Понимаешь, всех до единого. Сам оберфюрер приказал.
- А я сообщаю тебе волю обергруппенфюрера СС фон дем Бах-Желевского, у которого служу адъютантом. Слыхал о нем? Он мне приказал срочно разыскать графиню Бохенъскую с дочкой и доставить их к нему. Дочь графини Марианна работает в этой больнице медицинской сестрой.
Услышав имя командующего немецкими войсками, выделенными для подавления восстания в Варшаве, унтерштурмфюрер изменился. На лице его появилась угодливая улыбка, и голос прозвучал заискивающе:
- Ну как же не слыхать! Фон дем Бах-Желевский. Обергруппенфюрер. Неужели ты служишь у него? Какой ты счастливый! Боже мой, как тебе везет!
- Везет, да не всегда. Например, если бы ты сегодня успел убить Марианну Бохеньскую, знаешь, что стало бы со мной?
- Что? - раболепно заглядывая в глаза Конраду, спросил унтерштурмфюрер.
- Завтра же отправили бы на передовую воевать с русскими. А это все равно что смертный приговор без права на обжалование.
- Никак не пойму, зачем обергруппенфюреру эта Марианна? Разве у нас в Германии мало молодых и красивых девушек с чистой арийской кровью? На что ему славянка? - недоумевал унтерштурмфюрер.
- Нам с тобой не положено разбираться в подобных тонкостях. Могу только обратить твое внимание на фамилию обергруппенфюрера, вернее, на вторую часть. Разве Желевский - немецкая фамилия?
- Нет, конечно! Польская!
- Вот именно. Когда-то, еще в донаполеоновские времена, один из немецких дворян с фамилией фон дем Бах женился на польской графине Желевской. Этот счастливый брак и дал впоследствии Германии целую дюжину генералов, прославивших немецкое оружие. Одному из них, а именно моему начальнику, фюрер доверил уничтожение Варшавы. Понял теперь?
- Ничего не понял. При чем же тут Бохеньские?
- Ах да, я забыл сказать. Сестра графини Желевской вышла замуж за польского шляхтича Бохеньского. Так что генерал-полковник полиции Эрих фон дем Бах и графиня Марианна Бохеньская являются родственниками. Теперь понял?
- Вон оно что! - воскликнул унтерштурмфюрер. - За спасение родственницы он, конечно, обязательно тебя наградит.
- Надеюсь на рыцарский крест.
- Вот счастье! Боже мой, чего бы я не дал ради простого железного креста! - тяжело вздохнул эсэсовец.
- Крест ты получишь. Когда буду докладывать обергруппенфюреру о спасении Марианны, не забуду упомянуть и тебя.
И Конрад про себя подумал, что рано или поздно Он получит крест, но только не железный, о котором мечтает, а березовый.
Унтерштурмфюрер повел Кальтенберга в зал, где собрались работники больницы. При появлении эсэсовцев врачи и сестры поспешно поднялись на ноги. Худой и высокий старик в золотом пенсне, очевидно главный врач больницы, доложил по-немецки, что медперсонал в полном составе находится здесь, а все больные - в бомбоубежище.