– Словом, вместо тезиса «Дранг нах остен» вступает в силу его преобразованный вариант: «Дранг нах вест». Не так ли? – улыбнулся профессор.
– Опять ошиблись, герр профессор, – засмеялся полковник. – В наши планы не входит захват чужих земель. Советская Армия двигается на запад только с целью освобождения народов Европы от захватчиков. После выполнения этой благородной миссии она вернется к себе домой.
– Что же, вы освободите и мою Австрию? – спросил Флеминг.
– А почему бы и нет? – сверкнул глазами Турханов. – Ведь цивилизованным народам тоже хочется жить так, как им нравится, а не так, как хотят завоеватели.
Доводы Турханова были просты и убедительны. Перспективы освобождения народов, томящихся под иноземным гнетом, не могли не радовать Флеминга, который вот уже более шести лет лично на себе испытывает все «прелести» оккупационного режима, установленного иноземными завоевателями. Хотя в то время было еще рановато надеяться на быстрое освобождение его любимой родины, но помечтать об этом не возбранялось. Загруженный своей работой до предела, раньше он не имел времени задумываться над освобождением народов. Но быстрое продвижение Советской Армии на Балканах не могло оставить даже самого занятого человека безучастным к судьбам своего народа. Правда, профессор все еще не был уверен в возможности прорыва советскими войсками так называемого «Восточного вала», который, по словам нацистов, надежно прикрывал юго–восточные границы третьего рейха, включая и Австрию с протекторатом Чехия и Моравия, но слова Турханова заставили его совсем по–иному взглянуть на ход событий. С этого момента он начал проявлять к своему пациенту больше внимания и забот.
Однажды во время утреннего обхода больных профессор, выпроводив сопровождающих лиц, сам задержался в палате Турханова.
– Дела идут как нельзя лучше, – сказал он, закончив осмотр больного. – Если не случится, что–нибудь непредвиденное, дней через десять мы с вами расстанемся.
Турханов ждал этого момента. Он уже чувствовал себя почти здоровым.
– Как вы, полагаете, куда загонят меня после выписки из госпиталя? – спросил он у врача.
– Разве фрау Штокман ничего не говорила вам? – удивился тот.
– Предлагала записаться добровольцем в легион «Волга–Урал».
– Вы отказались?
– Я же не татарин, даже не мусульманин.
– Я тоже не немец, но приходится служить в германской армии. Вы владеете татарским языком. Это – главное, – испытующе посмотрел на него профессор.
– Язык не только объединяет, но и разъединяет. Люди, говорящие на одном языке, нередко воюют между собой.
– Например? – хитро прищурил глаза Флеминг.
– Англичане во время войны Алой и Белой розы или американцы во время войны Севера и Юга.
– Если не поступите в татарский легион или еще какие–либо подобные военные формирования, вас отправят в лагерь военнопленных. Другого не может быть, – вздохнул профессор.
– Я нашел бы, если бы вы согласились мне помочь.
Флеминг не сразу ответил. Он догадывался о намерении своего пациента бежать из плена. «Возможно, у него уже имеются и конкретные планы на этот счет, – думал он. – При моем содействии подобные планы наверняка увенчались бы успехом. Но за содействие побегу военнопленных строго наказывают. Я – медик. Мое дело – лечить больных, а не заниматься политикой...»
В то же время он понимал, что отказ от помощи в побеге мог расстроить планы Турханова, а этого он никогда не простил бы себе. Чтобы оттянуть время, он решил перевести разговор на другую тему. Кстати, тут он вспомнил о личных бумагах, обнаруженных им среди документов Турханова, и рассказал о них полковнику.
– Должно быть, это тезисы доклада или черновые наброски какого–то боевого донесения. Очевидно, мне следовало бы приобщить их к вашей истории болезни, но я решил сначала посоветоваться с вами, – сказал он, извлекая из своего внутреннего кармана аккуратно сложенные листки бумаги.
Турханов узнал в них тезисы своего последнего выступления на совместном митинге партизан и жителей Варшавы. Там подробно перечислялись успехи первого Интернационального отряда партизан. Если бы эти листки попались в руки Элизабет Штокман или других фашистов, Турханова давно зарыли бы в могилу.
– Здесь кроме вас знает кто–нибудь о них? – с тревогой спросил полковник.
– Нет, я никому не показывал, – ответил врач.
– Благодарю вас, – сказал Турханов, принимая свои тезисы из рук. профессора. Потом он подошел к раковине, сжег все листки, а пепел смыл водой. – Так будет лучше. Не правда ли?
Профессор не ответил, только улыбнулся, согласно кивнув головой...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мысли о побеге ни на минуту не покидали Турханова, и после напоминания Флеминга о возможной выписке его из госпиталя он вообще потерял покой. «Время не ждет. Надо готовиться. Надо подыскать людей, которые могли бы пригодиться мне при осуществлении моих планов».
К сожалению, круг людей, с которыми он общался, был слишком узок. Кроме Флеминга и Штокман, Турханов знал еще одного врача и двух медицинских сестер, заходивших к нему в палату во время дежурства. Возлагать на них особых надежд не приходилось, ибо никаких признаков сочувствия к себе со стороны этих людей пока не заметил. Элизабет тоже никогда сознательно не помогла бы ему выбраться из плена, но по своей глупости и самонадеянности могла совершить кучу ошибок, которыми можно было бы воспользоваться при побеге.
Наиболее надежным помощником мог бы стать только профессор Флеминг, но Турханову не хотелось подводить его, ибо в случае выяснения его роли в совершенном побеге фашисты несомненно жестоко с ним расправятся.
«Чтобы избавить профессора от возможных последствий побега, надо перетянуть его на нашу сторону», – решил полковник и приступил к делу. «Цель наступления – мозг главнокомандующего армией противника», – говорил один из великих полководцев, – думал Турханов. – Если убедить противника в невозможности выиграть войну, он не станет понапрасну проливать свою кровь. Убедим же и мы Флеминга в невозможности победы немцев, и ему ничего иного не останется, как перейти на нашу сторону».
Обстоятельства благоприятствовали замыслам Турханова. Вниманием Флеминга ему удалось овладеть. Раньше профессор избегал разговоров на политические темы, а теперь сам искал случая, чтобы обсудить с ним различные стороны происходящих событий. Началось это с исторического экскурса. Как–то заговорили они о временах Бисмарка.
– Он считал, что война с Россией для Германии была бы чрезвычайно опасной, а война на два фронта – гибельной, – заметил полковник. – Немцы пренебрегли этим мудрым советом и теперь расплачиваются за свое высокомерие.
– После захвата ряда европейских стран, после разгрома Франции они свою армию считали непобедимой и бездумно бросили ее на восток, – согласился с ним Флеминг.
– А Советская Армия развеяла миф о непобедимости вермахта. Думаю, теперь и в самой Германии мало кто надеется на благополучный исход затеянной ими кровавой войны.
– Да, чувство страха овладевает многими. Ни у кого нет уверенности в завтрашнем дне...
Флеминг был прав. Немцы давно потеряли бодрость –духа, а приближение зимы для солдат и офицеров вермахта всегда было грозным предупреждением о близкой катастрофе, так как никто из них еще не забыл поражения под Москвой в 1941 году. Теперь же бесперспективность войны стала очевидной для большинства немцев. Советские войска двигались на запад неудержимой лавиной. Пламя войны бушевало совсем рядом с их родным домом. Еще последнее усилие – и армии антигитлеровской коалиции ворвутся в пределы самой Германии. Гитлеровская верхушка и генералитет лихорадочно искали выхода из создавшегося положения. Пессимисты приравнивались к пораженцам, а маловеры – к трусам и паникерам. Тех и других по суду и без суда направляли в штрафные части, сажали в тюрьмы, а некоторых даже расстреливали на глазах у своих сослуживцев. Однако террор помогал мало. Число маловеров все увеличивалось и увеличивалось, участились случаи самострелов. Профессор Флеминг знал об этом.