«Он одевается на Сэвил-роу, я на Корк-стрит. Это несколько дешевле», - уточняет автор в интервью «007 и я». Все это стяжало Флемингу насмешки, но не помешало, как мы видели, Бонду стать законодателем моды даже для французов; и ныне пушкинские строки «как денди лондонский одет» остается лишь чуть-чуть перефразировать.
Таким образом, читательская идентификация приобретает здесь дополнительный соблазн: с Бондом он приобщается к сокровенным тайнам «шикарной жизни». Ибо вы найдете в романах Флеминга достойные старого Бедекера описания отелей, баров, пляжей и снежных трасс от Майами-бич до высокогорных швейцарских санаториев, куда заботливая судьба то и дело забрасывает Бонда в поисках противника. В этом отношении Флеминг доподлинно документален, и искатели «красивой жизни» могут пользоваться им почти как путеводителем и справочником.
В том же итальянском сборнике «Казус Джеймса Бонда», который содержит интереснейшие социологические и литературоведческие исследования, есть довольно комическая статья: вполне серьезная экспертиза вкусов Бонда в области напитков, в вопросах кухни и с точки зрения одежды. Автор приводит мнения виднейших специалистов и в конце концов приходит к важному выводу: во всех этих вопросах Джеймс Бойд не невежда, не сноб, не пижон. Он настоящий джентльмен. Конечно, сколь это возможно для тайного агента...
Тут мы сталкиваемся с любопытной особенностью детектива Флеминга или, если хотите, читательского «заказа»: речь идет о столь очевидной сейчас во всех искусствах и во всех жанрах тяге к документальности. В «бондиане» внимательный взгляд легко угадает ее изнанку.
Если в жестоком документализме таких антифашистских лент, как «Майн кампф», таких пьес, как «Дело Оппенгеймера», очевидна тяга к правде и отталкивание от лжи, то своеобразный «документализм» «бондианы» обнаруживает другую, гораздо менее очевидную, менее замеченную сторону явления: бессилие перед разрозненными и самодовлеющими фактами, неспособность к обобщению; своего рода «антифилософию». В реестровой перечислительностн романов Флеминга дает себя знать обывательский прагматизм.
...Итак, детектив Флеминга оперативен: он легко включает в себя элементы всяческих сенсаций - политики, «thriller» с изощренными пытками, фантастики и рекламного проспекта, модного журнала и сексуального фильма с «ню».
И все-таки мифом сделало Бонда кино...
Бонд стал символом и знамением времени вместе с Биллами и Счастливчиком Докимом, с рассерженными молодыми людьми и Элизабет Тейлор и вместе со всеми прочими безбожно разрекламированными рысаками и жокеями на карусели популярности.
Пенелопа Хастон, «Sight and Sound», 1964/65, зима
...Жерло огромной трубы, нацеленное с экрана. В сечении трубы появляется фигурка в шляпе, с пистолетом в руках. Бах-бах! - человек стреляет прямо в зал...
...На волнах безмятежно покачивается чайка. Внезапно она всплывает и оказывается украшением на шлеме человека в гидрокостюме. Человек закладывает заряд у подножия огромного сооружения из металла и бетона и ныряет з море. Выйдя на берег, фигура мгновенно сбрасывает комбинезон на молниях. Из комбинезона, как бабочка из куколки, выпархивает Бонд в элегантном вечернем наряде. Через минуту с очаровательной светской улыбкой он появляется в аристократическом клубе. Бум! - снаружи раздается взрыв.
Так бравурно и эксцентрично с первых вступительных кадров предъявляет агент 007 зрителю свою «визитную карточку» человека действия с лицензией на убийство в кармане безукоризненного смокинга.
Когда-то Чуковский писал о Шерлоке Холмсе, что это самый интеллектуальный из любимых юношеством героев. Интеллектуальный процесс - разгадка тайны, традиционно считавшейся нервом детектива не только у Конан-Дойля и Агаты Кристи, по и у Сименона, - странным образом у Флеминга исчезает вовсе. Если Майк Хаммер, герой Микки Спилэйна, еще кое-как ведет расследование - пусть с помощью кулаков вместо логики, - то Бонд вообще этим не занимается.
Бонд не рассуждает, не сопоставляет, не умозаключает, - он борется. Он - персонаж чистого действия.
Увы, некогда романтическая фигура разочарованного чудака, одиночки, бросающего вызов обществу (кто из нас не увлекался в детстве меланхолическим Шерлоком Холмсом?), претерпев множество метаморфоз, превратилась в фигуру охранителя устоев, вполне официального агента политической полиции и клубмена с претензией на фешенебельность...
Среди всяческих «негероев» современной литературы и кино Джеймс Бонд со своей белозубой улыбкой и стальными мускулами явился как противовес всему рефлектирующему, брюзжащему, рассерженному.
Искусство имеет с жизнью не только простейшие формы прямой связи, но и всякого рода обратную связь. Кто знает, почему природа вдруг прекращает массовое производство классических носов и подбородков и сдает на конвейер широкий рот и короткий нос Бе-Бе, как фамильярно называют Брижитт Бардо?
Долго отрабатывался на глянцевых обложках детективов этот тип англосакса с твердым ртом, волевым квадратным подбородком и холодными серыми глазами, пока Шон Коннери не воплотил его с идеальным соответствием прототипу; так сказать, «вочеловечил» вымышленный и неправдоподобный литературный персонаж. В то время еще малоизвестный актер, он был избран и коронован самими зрителями: в газете были опубликованы фотографии десяти претендентов на роль. Шон Коннери получил абсолютное большинство голосов. Теперь он снова вернулся на обложки как эталон, как система отсчета для будущих суперменов с волевыми подбородками.
Достаточно сопоставить идеальную «обложечность» Шона Коннери в роли Бонда с нелепой, разболтанной долговязостью Жан-Поля Бельмондо или «угрюмством», приданным себе Ричардом Харрисом в «Спортивной жизни», - этих звезд современного экрана, - чтобы понять, какую желанную для своего зрителя ноту принес с собой в кино Джеймс Бонд. Именно Бонд, в исполнении Коннери, а не сам Шон Коннери, хороший актер, который тяготеет к совсем иным ролям и совсем иному искусству.
Ибо баснословная популярность агента 007 отнюдь не безотносительна к фону, на котором он появился.
Конечно, западный кинематограф ежегодно выбрасывает на кинорынок огромную и разную продукцию. Но надо помнить, что вот уж с десяток лет сенсацией и подлинным «героем» литературы, сцены и экрана был рассерженный молодой человек во всех его житейских ипостасях и национальных вариантах.
Я беру слово «герой» в кавычки, ибо в действительности этот молодой человек демонстративно отвернулся от всякой общепринятой нормативности: духовной, физической, нравственной, бытовой.
Тот же номер английского журнала «Films and filming», который отдает свои страницы Бонду, отмечает десятилетие трагической гибели всемирно знаменитого - 'Несмотря на свои три роли и двадцать один год - американского актера Джеймса Дина - прообраза всех «рассерженных». Сейчас уже трудно вспомнить, аккумулировал ли Джеймс Дин в себе смутное недовольство молодого поколения или, подобно катализатору, вызвал его к жизни, дав ему самосознание и лицо - свое странное, как будто начатое и не доконченное природой лицо, отразившееся потом в десятках непохожих, но по-своему тоже странных лиц. Кого ни возьми из новейших звезд - в их портретах одинаково бросается в глаза эта странность, это отклонение от норматива, иногда обаятельное, иногда некрасивое, вызывающе уродливое, но всегда резко индивидуальное.
В жизни, в литературе и на экране на смену героическому буржуа (вспомним Лоуренса Оливье) вместе с ними пришел бунтарь, восставший против всего буржуазного: морали, эстетики и заодно против героизма.
«Мятежный негерой пятидесятых годов» - метко окрестила этого молодого человека английский критик Пенелопа Хастон. «Бунт без причин» - так назывался последний и самый нашумевший фильм с Джеймсом Дином.
Это был странный бунт - озлобленный и пассивный, безморальный и совсем не героический. Это была «итальянская забастовка» молодежи, противопоставившей себя конформистской морали, но не противопоставившей этой морали ничего, кроме себя. Это был личный отказ действовать, следуя рутине, который в своем бездействии сам со временем стал вырождаться в рутину.