Шарон Тэйт, дочь офицера, была очень хороша собой, шестнадцати лет ее сняли впервые для обложки журнала, потом она стала фотомоделью, играла в телевизионных сериях, начала сниматься в кино, ее первым возлюбленным был Джей Себринг, с которым по иронии судьбы так страшно связала ее смерть.
Джей Себринг был и сам по себе фигурой достаточно примечательной. Он начал солдатом в Корее, где, по его словам, заработал 30 тысяч долларов продажей героина и морфия. Его небольшая модная парикмахерская - скорее, клуб кинозвезд - приносила до 50 тысяч дохода в год. Стареющие любимцы публики - Фрэнк Синатра, Генри Фонда - охотно заходили сюда поболтать, между тем как хозяин «стилизовал» их уже редеющие прически под густые и пышные. Это был его бизнес и его искусство. К концу Джей Себринг имел на своем счету уже полмиллиона. Но, став богатым, он остался тем же, кем был, - чем-то вроде состоятельного хиппи.
В машине его на вилле «Белл Эйр» полиция обнаружила «Speed» - эротический возбудитель, вызывающий параноические аффекты садизма, насилия, мазохизма. Он не только перепродавал, но и сам постоянно употреблял наркотики. Он устраивал странные вечеринки - то в индийском стиле, то в духе средневековья, с экзекуциями. В таком средневековом представлении он отвел себе однажды роль повешенного - ему закрывали лицо капюшоном, читали приговор, связывали руки, надевали петлю на шею...
Можно было бы предположить, что эффектный эпизод репетиции собственной смерти - последующая легенда в духе «обратного предвидения». Но что из того, если развлечения в виде экзекуций, экстазов, заклинаний дьявола, извращенного секса всех родов и наркотиков - просто быт, который не начался и не кончился со смертью бедной Шарон? Маленькая звездочка экрана, попавшая в призрачный мир, где как-то неудобно быть «out» и каждый торопится быть непременно «in»21, - свобода от предрассудков истэблишмента, едва ли не более деспотическая, чем сами эти предрассудки...
Но продолжим данные репортажей.
Когда Джей Себринг стал возлюбленным Шарон, он приучил ее к ЛСД и она сделалась самой ревностной и простодушной поборницей наркотиков. Потом она вышла замуж за Романа Полянского и сменила ЛСД на марихуану. Но образ жизни остался прежним.
Полянский принадлежал к той блестящей международной элите «Плейбой-клуба», к той формации современных художников, которые странным образом соединяют весьма высокий жизненный статус с замашками и формами поведения, которые некогда именовались богемой, а теперь имитируют хиппи. Как и Джей Ссбринг, он был «богатым хиппи», только на более высоком и изощренном уровне.
Впрочем, между старой артистической богемой и этой новой ее формацией пролегает рубеж не только словесный. Если прежде Люсьены Шардоны гибли на своих чердаках и лишь Растиньяки выбивались в люди, то нынешние художники успешно соединяют талант с деловитостью. Общество охотно платит им именно за то, ‘за что уничтожало их прежде: за чудачество, за отклонение от принятой нормы. Время выворачивает наизнанку историю Растиньяка, который, поднявшись в сферу богатства и публичности, обязан имитировать на орхестре нравы чердака. Речь идет именно об имитации хиппи - достаточно искусной, но и достаточно искусственной.
Вилла за 2 тысячи в месяц, лейб-охрана за 75 долларов в день, вечеринки с черными свечами, «черной магией» - ежедневный маскарад собственной биографии.
Была ли счастлива Шарон Тэйт в этом браке? - спрашивает Джоэ Хиэмс, сосед и приятель Полянских, в своем репортаже. И отвечает: не более, чем все девушки в Голливуде.
«Меня потрясла их смерть, но в ней был своего рода рок, так как наркотики, секс, волна насилия и жестокости рано или поздно дают свои плоды».
Рок... Этот термин древнегреческой трагедии снова возникает на страницах еженедельника, где на обложке с сильно округлившимся животом, с ушедшим в себя ликом современной мадонны из Голливуда - Шарон Тэйт.
«Трагическая вина» - такой же термин мифологии, как и «рок». Казалось бы, стоит ли повторяться. А между тем даже за той незначительной частью подробностей «дела Шарон Тэйт», которую я кратко перелагаю, читатель вдруг запамятует: я рассматриваю это дело, как и историю Джекки Онасис, в системе координат современной мифологии. Это означает, во-первых, что я пишу не о Полянском, не о Шарон, не о плейбое Джее Себринге со странными наклонностями, а о масках, созданных отчасти ими самими в целях саморекламы, отчасти Эриниями и Эвменидами современного репортажа.
Это еще означает, что за вычетом суммы социальных мотивов, которые я со всей добросовестностью, со всей доступной мне пристальностью, со вниманием к источникам и даже с некоторым количеством цитат из них рассматривала в главе «Раскольников и массовая цивилизация», остается еще нечто необъяснимое, что называется «случаем», или «стечением обстоятельств», или еще не раскрытой «обратной связью», или «роком», или как хотите и где маленькая книжечка Аристотеля о правилах поэтики применима пока что успешнее, чем тома социологии с целыми словарями терминов, кстати сказать, заимствованных нередко из той же мифологии или просто из греческого.
В основе знаменитого мифа о царе Эдипе, который стал невольным убийцей своего отца - царя Лая и невинным кровосмесителем, вступив в брак со своей матерью Иокастой, который послужил, сам того не зная, причиной бедствий своих родных семивратных Фив, а впоследствии - раздора и смерти обоих своих сыновей и дочери Антигоны, - в основе всей этой страшной цепи вины и возмездия лежит крошечный факт. Однажды Лай, будучи царем Фив, поехал в гости к другому царю - Пелопсу, и, так как ему приглянулся сын Пелопса Хрисипп, он с той легкостью вероломства и нарушения моральных норм, которые вообще свойственны всякой мифологии, похитил юношу; Пелопс проклял его, и с этого происшествия, о котором потом все забыли, начались великие беды рода Лабдакидов (Лай был сыном царя Лабдака), ставшие на вечные времена легендой страдания Эдипа и скорбная жертвенность Антигоны.
Современный трагический поэт, который захотел бы написать сагу клана Кеннеди, в виде «человеческой комедии» ли, эпоса или драматического цикла (если, конечно, предположить, что современные литераторы способны на столь монументальные формы), вероятно, мог бы отыскать первое звено подобия «трагической вины» в этом мифе, предложенном самой действительностью.
Для одного это стал бы какой-нибудь похороненный в анналах случай финансового предательства, сомнительной сделки, без которой едва ли обойдется хоть одна история скорого обогащения, особенно в памятную эпоху кризиса, а именно тогда создавал свои миллионы Джозеф Кеннеди, сын Патрика Кеннеди и отец братьев Кеннеди.
Для другого это была бы историческая вина, доставшаяся в наследие сыновьям от времен, когда Джозеф был послом в Англии при правительстве Чемберлена и способствовал не только Мюнхену, но и дальнейшему изоляционизму США в уже начавшейся войне, пока в 1940 году ему не пришлось уйти в отставку.
Для третьего это был бы «грех гордыни», с каким Джозеф Кеннеди стремился стать «отцом президентов», одного за другим принося своих сыновей в жертву фамильному честолюбию...
Так или иначе, но фигура старого Джо, уже парализованного, пережившего смерть обожаемого первенца на войне, убийство Джона, вовсе не предназначавшегося им для поприща президента, и, наконец, гибель Бобби, - не менее драматична, чем история Лая. А цепная реакция убийств, катастроф, смертей, аварий, начавшаяся выстрелом в Далласе, не уступает ни «Орестее», ни злосчастьям многострадальных семивратных Фив.
Множество дельцов зачали свои миллионы в годы кризиса, десятки государственных мужей причастны мюнхенскому пакту и мало ли отцов хотели бы видеть своих 'Сыновей президентами США - героями мифа жизнь избирает немногих, и тут-то стечение случайностей, с постоянством закономерности преследующее этих избранников, складывается в некую последовательность сенсаций, имеющую все признаки рока.
Каждый человек имеет свою судьбу, свой домашний рок, слагающийся из случайностей и закономерностей его бытия; но именно сенсация - перипетия жизненной драмы, выходящая за рамки обычного, по положению ли действующих лиц, по экстраординарности ли обстоятельств, - превращает маленький рок для себя в миф для всех.