Статистическая закономерность утверждает полную непредсказуемость единичного акта, которая превращается в вероятность или почти предсказуемость лишь на уровне массовидности. Сначала казалось, что проблема предсказуемости сводится к наиболее полному знанию исходных условий. Иначе говоря, что закономерности динамическая и статистическая сосуществуют.
Переход от классической механики Ньютона к квантовой физике XX века определил принципиально-вероятностную точку зрения или полное господство принципа статистического: нет точного местонахождения электрона, есть лишь волна вероятности. Был сформулирован принцип неопределенности Гейзенберга: само наблюдение за частицей - вмешательство светового луча - уже меняет ее местоположение.
Так, вмешательство средств массовой информации что-то необратимо меняет в судьбе протагонистов, подверженных эффекту публичности.
Так, волна вероятности принимает форму трагической вины или рока. Так, высокое дерево чаще притягивает молнию. Так, заглядывающий в бездны рискует увидеть там своего двойника. Так, столкновение вызывающего Сатану с Сатаной оказывается непредсказуемым и случайным, но обладающим известной долей вероятности в какой-то точке пространства и времени. В точке встречи как раз и возникает эффект Сенсации.
Точкой пространства оказалась вилла «Белл Эйр», времени - ночь 9 августа 1969 года, порождением бездны - не старухи из заколдованного дома, а вооруженные ножами девочки из мэнсоновской банды.
Вот как, путаясь в подробностях, рассказала Сьюзен Дениз Аткинс об этом убийстве, в котором не было иного смысла, кроме самого убийства.
«Мы не имели ни малейшего представления, кто в доме, Из большого холла мы прошли в жилые комнаты.
На кушетке лежал спящий мужчина лицом вниз, он проснулся, увидел Текса, принял его за друга дома и спросил: «Который час?» Текс поднял пистолет и сказал: «Не шевелись, или ты труп». Он выставил Линду на стрёме. Текс велел мне поглядеть в других комнатах. Я вышла в холл и прошла в спальню, где сидела женщина и читала книгу. Как выяснилось потом, это была Эбигайл Фолджер. Она подняла голову, я засмеялась и кивнула. В другой спальне я увидела мужчину и женщину - он сидел у ее ног. Текс все еще держал мужчину под дулом пистолета. Как выяснилось, это был Войцех Фриковский. Текс дал мне шнур и я связала ему руки за спиной. Мои руки тряслись, так что я с трудом могла завязать узел. Фриковский лежал, не говоря пи слова, потом стал повторять: «Что вы хотите, кто вы?» Текс ответил: «я дьявол, я здесь, чтобы сделать дело дьявола».
Может быть, если бы обитатели виллы не были под действием наркотиков, может быть, если бы они поняли, что происходит, и сумели оказать серьезное сопротивление, все было бы иначе. Их было четверо против четверых - двое мужчин и две женщины против трех жен щин и одного мужчины, правда, с пистолетом в руках. Но наркотики, но вымышленные кошмары, которыми они так часто искушали судьбу, ступая по самому краю бездны, - кто знает, не приняли ли они реальных убийц за плод воображения? Обитатели виллы слишком поздно осознали, что происходит нечто уже не вымышленное ими, не в наркотическом бреду, а наяву.
В рассказе Сьюзен Аткинс все происходит мучительно долго и подробно, как в страшном сне или в наркотическом кошмаре. Некоторые детали, как кастрация обоих мужчин или взрезанный живот Шарон Тэйт на последнем месяце беременности (как Розмари в фильме Полянского и как Розмари повторявшей: «Я не хочу ничего, только родить моего ребенка»), - остаются «за кадром» ее рассказа. Но ведь ее показания, как всякие показания, не более как версия, миф, обеспеченный, впрочем, вполне реальными трупами. Миф, в котором она сама, Сьюзен Дениз Аткинс, двадцати одного года, отправившись на поиски свободы, подобно героиням Романа Полянского, становится послушным орудием Сатаны, носительницей зла.
Перелагать эти показания так же мучительно и, может быть, даже кощунственно, и я не буду этого делать.
В последующих допросах уже на суде, когда открылось, что Сьюзен Аткинс замешана в самом первом случае из «оргии убийств» (оно как раз имело подобие мотива, ибо его жертва Гэри Хинмэн был некогда причастен к мэнсоновской «семье»), между ней и обвинителем Бульози произошел следующий знаменательный диалог:
- Если вы уже соучаствовали в убийстве, почему вы убили еще пять человек на вилле Тэйт? Почему не пришли в полицию?
- Именно оттого, что я это однажды уже сделала.
- Был ли это «хеппенинг»?
- Да, это был «хеппенинг». Они не выглядели как люди. К Тэйт я относилась, как к кукле в витрине магазина. Такой она мне казалась.
Мэнсоновские девочки не видели «Бала вампиров», они не узнали Шарон Тэйт. Но работа отчуждения, которую производят не только фильмы ужасов - обычная реклама, превращающая людей в манекены, в куклы, - не остается безразличной.
После нескольких часов забытья Сьюзен Аткинс вместе с другими узнала из передачи новостей по телевидению, что она сделала. И если луч света воздействует на движение подлежащего наблюдению электрона, то, как ни странно, ей «помогло то, что мы убили важных людей». Таким образом, вся история приобретала смысл. «Наш поступок взбудоражил мир, и мы внушили страх обществу».
Эффект публичности странным образом заполнил ту пустоту, которая образовалась на месте ампутированных за старомодностью «угрызений совести». Сьюзен Аткинс вспомнила, впрочем, о них с ощущением неловкости перед Мэйсоном, который, чувствуя, что не все запреты еще сняты, снова послал их на «мокрое дело» - на другой вилле, супругов Ла-Бианка, где бывший завсегдатай методистской церкви вырезал на груди мужчины слово «война», а собирательница марок Патриция воткнула в живот еще живого человека громадную кухонную вилку и наблюдала, как поднималась и опускалась тяжелая ручка. Потом они приняли душ, достали из холодильника продукты и закусили.
С такими приверженцами Мэнсон мог рассчитывать совершить свой новый Апокалипсис, убивая женщин н детей.
Так экранные кошмары соприкоснулись с «самотипизирующейся действительностью», и действительность оказалась и проще, и страшнее, и типичнее провоцирующих мистификаций искусства.
Развертывание фабулы телевизионно-журнального мифа, как и в истории Джекки, идет обратным ходом: от экстраординарности «дела Тэйт» к ординарности первоначальных биографических данных: правонарушителя, девочки из дурной семьи, девочки из хорошей семьи, приличного мальчика. Слом биографии наступает внезапно, без видимых причин.
Пессимистическая формула, выведенная Полянским, обретает в мэнсоновской «семье» жуткую достоверность: добровольное подчинение злу есть единственная форма поисков духовности, а единственное содержание этой духовности - зло.
Ужасы, которые Роман Полянский искусно провоцировал на экране и искусственно воспроизводил в жизни, - ужасы, имеющие невымышленную предысторию в невымышленном аду лагерей смерти, - через двадцать лет снова обрели реальность в повседневном быту.
...Не простодушный Митенька, ободравший в кровь •душу, прорываясь сквозь бездны страстей карамазовских, а высокоумный Иван, искушаемый интеллектуальным познанием бездн, оказался повинен в крови отца своего: так с грубой прямотой объяснил ему сводный карамазовский братец лакей Смердяков, ставший мелким бесом великого карамазовского богоотступничества. Увы, с тех пор как Иван провозгласил с безрассудной отвагой мысли свое «все дозволено человеку-богу», спровоцировав тем самым ублюдка Смердякова на убийство мерзейшего папаши, заглядыванье, подглядыванье и кокетливое заигрыванье с безднами стало прямо-таки интеллектуальным аттракционом, а про великое богоборчество карамазовское и думать позабыли, потому что с кем же бороться, если бога нет давно, а есть только звезды и идолы, «думающие» электронные машины и племенные культы местных божков?