Принялся я проверять, и дальше уж не до разговоров стало. Хотя, между нами, особой разницы и нет.
Только вот что-то в бок меня кололо, неудобно так.
– Что там у тебя, сударыня? – спрашиваю, когда отдышался.
Она отцепляет от пояса огромную связку ключей и трясет у меня перед носом.
– Господин мой и супруг, – говорит важно, – отправляясь в странствие, доверил мне ключи от всех своих владений. И теперь я полноправная хозяйка и гардероба, и кладовых, и оружейных, и....
Между бровями ее стала маленькая морщинка.
– Один вот только ключик не велел трогать. Вот этот, – говорит. И тычет мне в лицо маленький такой ключик, а тот на солнце сверкает, лучики бросает, точно серебро... впрочем, наверняка оно и есть серебро, светлое, ясное, будто только что начищенное.
Лучше бы он тебе ключиком известное место запер, думаю. Слышал я, есть сеньоры, которые делают такое, когда уезжают в дальние края... А вслух говорю:
– Доверяет тебе господин твой...
– Да, – важно кивает она, – во всем доверяет, вот ключи от кладовых, заходи хоть сейчас, и на каретный двор, и в амбар, и в оружейную, и...
Помрачнела.
– Только вот этот маленький... от чего он?
– Да ладно тебе, сударыня, – говорю, – чего зря голову ломать? Давай лучше посмотрим, что у тебя в корзинке?
А в корзинке у нее пулярка и хлеб, белый как облако, и зелень...
– Пойду, – говорю, – и правда умоюсь и воды из родника попью...
– Умыться тебе, как я уже сказала, не мешает, – отвечает, – а воды зачем? Вот у меня вино есть наших виноградников, с западного склона, хорошее вино... С восточного склона похуже будет, а это отменного качества вино, и если его распробовать, то на языке будет такой почти незаметный привкус, знаешь...
– Батюшка твой, сударыня, часом не винодел был?
– Ну... – опять морщинка у нее меж бровей появилась, – владел папа виноградниками. Знал в этом толк. Ну, продавал иногда на сторону... Но это еще не значит, что мы какие-то там виноделы. А я теперь и вообще маркиза...
Я все ж таки наклонился над источником, сложил руки ковшиком и глотнул. Чистая, свежая вода, холодная, аж зубы ломит. Лучи в ней играют, пляшут на дне, на камушках...
– Думаешь, это и правда источник, который удачу дарит? – спрашивает она. – Это я так... приврала для красного словца. Просто вода. Это ж теперь мои владения, я тут про все знаю. Вон, осел твой сколько выдул, думаешь, теперь ему везти во всем будет?
Я поглядел на свою Салли. Та тихонько объедала куст терновника.
– В жару напиться из источника, – говорю, – уже удача. А теперь давай, сударыня, собраться, дорога дальняя, а нам с Салли еще ночлег найти надо.
– Зачем? – поднимает она бровки, – поедешь в карете... ну, на запятках. Хочешь, конюхом тебя сделаю, хочешь, и правда лесничим? Я ведь хозяйка этих владений, кем захочу, тем и будешь.
И правда, думаю, почему бы мне лесничим не стать? Надену я куртку с галунами, возьму мушкет, и пойдем мы с Салли по окрестным лесам, вон какая тут красота. Людоед тут, правда, по соседству живет, ну так он вроде бы со здешним господином в ладу.
Или, конюхом. Чем конь лучше осла? Разве что крупнее.
– Добро, – говорю, – сударыня. Поехали.
– Госпожа, – поправляет она меня.
– Поехали, госпожа...
Она бросает корзинку на поляне, оправляет свои шелка и идет из лесу, не глядя, значит, следую я за ней или нет. А Салли так к терновому кусту и приросла. Еле я ее отогнал, пока то, се... В общем, вышли мы на дорогу, а там уже кони копытами роют, она из окошка высовывается, рукой машет.
– Влезай на запятки, поехали!
– Погоди, сударыня, – говорю.
– Госпожа!
– Погоди, госпожа, а как же Салли?
– Осел твой? Ну, брось его на дороге.
– Никак я не могу бросить свою Салли на дороге. Мне ее батюшка покойный в наследство оставил. Позвольте, я ее привяжу за каретой, госпожа моя.
– И что, прикажешь мне шагом ехать до замка? Да меня ж... меня ж прачки да поварята засмеют, как увидят, что у меня за каретой осел трюхает!
– Ну так поезжай, – говорю, – сударыня. А мы сами доберемся.
Она что-то кучеру говорит, дотрагивается до его камзола белой ручкой, он как дернет поводья! Как свистнет кнутом!
Рванулись горячие кони, аж пыль за ними столбом встала.
Она высунулась из окна, кашляет, сквозь пыль кричит мне:
– Осел! Осел!
– Если вы про мою Салли, – кричу ей вслед, – так она ослица у меня.
– Я про тебя, дурень, – визжит она из последних сил, карета скрывается из глаз в белой пыли, и опять мы с Салли одни на дороге.
– Эх ты, – говорю я Салли, – такую удачу я из-за тебя упустил!
Она ухом повела и молчит.