С отрядом кронштадтских моряков Раскольников выехал под Пулково. Матросы доставили восемь орудий. Установили их на высотах.
Войска Керенского были разбиты. Опасность, нависшая над революционной столицей, миновала. Раскольникова вызвали в Военно-революционный комитет. Прибыл он туда далеко за полночь. Вошел в кабинет. Подвойский и Еремеев спали на стульях. Он разбудил их.
— Очень хорошо, что прибыли, — сказал Подвойский. — Вам придется сегодня же принять командование сводным отрядом моряков. Его по указанию Владимира Ильича мы посылаем на помощь московским товарищам… Константин Иванович, — он указал на Еремеева, — поедет туда же.
Отряд состоял из 750 матросов. Помощником командира назначили Николая Ховрина, начальником штаба — Анатолия Железнякова. Выехали ночью. В районе станции Бологое настигли бронепоезд белых. Загнали его на запасную ветку и принудили к сдаче. Тут же бронепоезд был укомплектован матросской командой.
Когда прибыли в Москву, уличные бои здесь шли уже к концу. По заданию ревкома моряки помогали ликвидировать остатки контрреволюционных гнезд, арестовывали мятежных офицеров и юнкеров. Установили в городе постоянное патрулирование. Потом путь отряда лежал на юг. Раскольникова же телеграммой Центрального Комитета отозвали в Петроград. Ждала работа в Морском комиссариате.
Еще в Октябрьские дни Советское правительство провело реорганизацию флота. Во главе Морского комиссариата была поставлена коллегия. В ее состав назначили Дыбенко, Вахрамеева и Раскольникова. Декрет о роспуске старого флота и создании нового Красного флота написал Дыбенко. Докладывали об этом на заседании Совнаркома Дыбенко и Раскольников.
Новый год пришлось отпраздновать в пути. Без тостов, без песен. С незнакомым соседом по купе обменялись пожеланиями друг другу счастья.
Январским морозным утром восемнадцатого года в Таврическом дворце собралось Учредительное собрание. Раскольников среди депутатов от большевистской партии. Перед открытием первого заседания фракция большевиков собралась на короткое совещание. Свердлов прочел «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». В этом документе законодательно закреплялись все завоевания советской власти. Члены фракции одобрили «Декларацию» и приняли решение: если Учредительное собрание откажется утвердить ее, большевики немедленно покинут Таврический дворец.
От имени ВЦИК Учредительное собрание открыл Яков Михайлович и тут же прочел «Декларацию», Реакционная часть депутатов выступила против этого революционного манифеста. Большевики ушли с заседания.
Владимир Ильич собрал членов правительства на экстренное заседание Совнаркома. Позвали и Раскольникова. Он был в то время заместителем Народного комиссара по морским делам. Ленин поручил ему объявить Учредительному собранию об уходе большевиков.
На заседании Совнаркома утвердили текст заявления. Раскольников прошел в зал, подал председательствующему записку с просьбой предоставить слово для внеочередного заявления. И вот он на трибуне. Смотрит в лица депутатов. В них — озлобление, страх, ненависть. Спокойным голосом прочел заявление об уходе большевиков. Зал застыл в оцепенении.
Покидая Таврический дворец, Владимир Ильич сказал Раскольникову:
— Я сейчас уезжаю, а вы тут присмотрите за вашими матросами. Разгонять Учредительное собрание не надо. Пусть все выговорятся до конца и свободно разойдутся по домам. А завтра никого в Таврический не пускать.
В караульном помещении весело. Матросы шутят, смеются. Время незаметно переваливает за полночь. Раскольников с Урицким не спеша пили чай по-флотски — густой, горячий. В комнату как ураган ворвался Дыбенко и, громко хохоча, рассказал о том, как, наслушавшись вволю скучных речей говорунов-социалистов, Анатолий Железняков, весь перепоясанный пулеметными лентами, в лихо сдвинутой на затылок бескозырке, не прерывая очередного оратора, молча поднялся на сцену, подошел к председательскому креслу и, положив тяжелую матросскую руку на плечо сразу онемевшего Чернова, строгим, приказным тоном объявил:
— Караул устал! Предлагаю закрыть заседание и разойтись по домам!
Караульное помещение наполнилось дружным, раскатистым матросским хохотом. Раскольников взглянул на часы: было сорок минут пятого.
Тревожным и тяжелым для молодой Советской республики было лето восемнадцатого года. В Москве шли холодные дожди. Покрытые сотнями зонтов, у магазинов толпились очереди за хлебом. Не кричали по утрам заводские гудки. Плакаты РОСТА звали добровольцев на защиту революции.
В один из дождливых дней июня Раскольникову позвонил Ленин и попросил немедленно прибыть в Кремль.
В светлом кабинете Владимира Ильича было просторно. Ленин сидел за письменным столом на деревянном стуле с круглой спинкой. По другую сторону стола два кожаных кресла для посетителей. Сбоку— вертящаяся этажерка с книгами. В шкафах, что прижаты к стене, тоже книги. У входной двери на полустенке карта России.
Владимир Ильич пожал руку Раскольникову, предложил сесть. И сразу же начал:
— Я вызвал вас потому, что в Новороссийске дела идут плохо. Потопление Черноморского флота встречает неслыханное сопротивление со стороны части команд и всего белогвардейски настроенного офицерства. Многие настаивают на уходе в Севастополь. Но увести флот в Севастополь — это значит отдать его в руки германского империализма. Этого никак нельзя допустить. Необходимо во что бы то ни стало потопить флот, иначе он достанется немцам.
Ленин вышел из-за стола, сделал несколько шагов, вернулся, снова сел и продолжал:
— Вот только что получена шифровка из Берлина… Наш представитель телеграфирует, что германское правительство требует перевода Черноморского флота из Новороссийска в Севастополь…
Он разыскал в груде бумаг расшифрованную телеграмму.
— Прочтите, пожалуйста.
В самой категорической форме кайзеровское правительство требовало не позже 18 июня перевести флот в Севастополь, где он будет интернирован до конца войны. В случае невыполнения ультиматума немцы грозили начать военные действия, захватить Новороссийск и забрать флот силой.
— Вам придется сегодня же выехать в Новороссийск, — решительно заявил Ленин. — Непременно возьмите с собой матросов. Между Козловом и Царицыном неспокойно.
Владимир Ильич встал, направляясь к карте. Раскольников последовал за ним.
— Вот здесь, — он указал на карту, — донские казаки перерезали железную дорогу.
Ленин снова сел за стол.
— Сейчас я напишу вам мандат… Сегодня воскресенье, и Бонч-Бруевича здесь нет. Зайдите к нему на квартиру, и он поставит печать. — Он взял чистый бланк с надписью «Председатель Совета Народных Комиссаров РСФСР» и, низко склонившись над бумагой, быстро начал писать.
Подавая мандат, сказал;
— Желаю вам успеха.
В Новороссийск Раскольников прибыл на рассвете 18 июня. Прямо с вокзала поспешил в Порт. Солнце еще не поднялось над морем, а в порту было шумно. На пристанях матросы, грузчики, какие-то чиновники. Они о чем-то спорят, ругаются. Некоторые из них нагружены большими узлами, вооружены винтовками.
Раскольников, помня о секретности своей миссии, несмотря на личное желание, не мог броситься в этот человеческий водоворот. Он спешил к причалам, у которых стояли военные корабли. «Значит, не ушли, — думал Раскольников, хотя видел, что некоторых кораблей нет. — «Свободная Россия» стоит. А где же «Воля»? И миноносцы не все». И он чуть не бегом бросился к причалам.
Чтобы понять происходящие здесь события, вернемся на несколько недель сначала в Севастополь, потом в Новороссийск.
Германские войска находились на подступах к Крыму. Они со дня на день ожидались в главной базе. Как же быть с кораблями? Ведь немцы захватят их. Этот вопрос волновал не только моряков эскадры. Этим жил весь Севастополь.
Жаркие споры шли на кораблях. Одни настаивали на уходе в Новороссийск. Другие были против. А немецкие войска подходили уже к Севастополю. Двойственную игру вел и командующий флотом бывший царский адмирал Саблин. Его поддерживало контрреволюционное офицерство. Эти люди считали: пусть уж лучше немцы, чем большевики. Но открыто высказать свои мысли остерегались. Боялись матросов.