Медведовский оказался в трудном положении. Он весь до мозга костей принадлежал дивизии, она ему заменяла и дом и семью, которых у него не было. Такая преданность и любовь красноармейцев не могли не тронуть его, отдававшего им всю душу и сердце.
В то же время его совесть коммуниста и красного командира восставала против столь грубого нарушения воинской дисциплины, каким, без сомнения, был отказ признать нового командира. Значит, революционное самосознание массы бойцов еще не на высоте, значит, он что-то упустил в воспитательной работе. «Моя ошибка, мне и исправлять» — только так.
Осунувшийся за два дня, но, как всегда, подтянутый, гладко выбритый, в неизменной аккуратной тужурке, подбитой мехом, обходил Медведовский роты и батареи, эскадроны и службы. Терпеливо, упорно разъяснял бойцам пагубность их «бунтарства» для дела революции, являя живой пример полного отсутствия какого-либо честолюбия и карьеризма.
И добился своего: дивизия снова превратилась в боеспособное, крепкое соединение. Эйдеману сказал просто:
— Всегда и во всем можете на меня полностью полагаться.
Суровый и резкий латыш, который и сам мог бы «обидеться» на негостеприимный прием, тоже был дисциплинированным солдатом революции. Он сдержал свои чувства и по достоинству оценил благородство и выдержку Медведовского.
В конце концов все разрешилось: через несколько месяцев, 1 августа 1919 года, Самуил Медведовский вновь вступил в командование 16-й имени Киквидзе стрелковой дивизией, а Роберт Эйдеман получил новое назначение. С этого дня Медведовский почти до самой своей смерти командовал дивизией, проведя ее по разным фронтам сквозь десятки боев.
Пока происходили все эти «реорганизации», белые успели собрать силы, получить помощь Антанты и, использовав разгорающееся восстание казаков против советской власти', перешли в контрнаступление. Вновь разгорелась ожесточенная борьба. Красные части отошли на позиции, с которых началось наступление. Весь август дивизия вела ожесточенное сражение в районе Купянска. Драться приходилось на два фронта: с севера выходил из рейда по советским тылам корпус Мамонтова, с юга нажимала конница Шкуро.
Особенно тяжело пришлось 46-й бригаде, попавшей в почти полное окружение. Вообще правилом Медведовского было командовать так, чтобы не лезть под пули, кроме — кроме тех случаев, когда это абсолютно необходимо. Сейчас был как раз такой случай. Вдвоем с ординарцем — китайцем Андрюшей (Медведовский не любил собирать вокруг себя лишних людей) начдив сумел, когда настали сумерки, пробраться в расположение окруженной бригады. Всего оружия при нем был офицерский наган-самовзвод. И тоже не случайно, по его твердому убеждению, командиру в бою нужно оружие только для самозащиты, а посему нагана довольно.
С тревогой и нелегким сердцем смотрели бойцы на своего начдива. Неулыбчивый, суховатый, он умел несколькими словами успокоить людей, вселить в них надежду. Так было и в этот раз.
Когда на израненную землю спустилась ночь, старый разведчик-пластун Медведовский, успевший на личном опыте детально изучить каждую складку местности, вывел бригаду краем леса из кольца врагов.
А на рассвете тишину снова разорвали орудийные залпы, пулеметные очереди, непрестанный треск винтовок. Несколько часов кряду части Мамонтова и Шкуро ожесточенно дрались друг с другом.
Одну из самых блистательных побед на Южном фронте дивизия в составе 8-й армии одержала на рубеже девятнадцатого и двадцатого года под станцией Лихой. Станция эта была ключом к Новочеркасску и для обеих сторон — киквидзевцев и деникинцев — оправдала свое название. Белые сосредоточили здесь значительные силы, в том числе несколько бронепоездов.
Медведовский, знавший цену солдатской крови, с решением не спешил. Он подобрал из бойцов дивизии отличных разведчиков и лично обучал их этой хитрой военной профессии. Теперь начдив всецело положился на своих питомцев.
Его терпение было вознаграждено: через несколько дней разведчики донесли, что белые, успокоенные передышкой, отвели главные силы на окрестные хутора — отогреться, передохнуть. И в первую же ночь красноармейцы стремительным ночным налетом, почти не понеся потерь, овладели Лихой. Удар был настолько неожидан, что белые не успели даже увести санитарный поезд. Дивизия захватила много и других трофеев.
Наутро, придя в себя, белые после трехчасовой артподготовки кинулись в яростную контратаку. Это было предусмотрено. Киквидзевцы подпустили врага на 50 метров, а потом буквально разметали белые цепи пулеметным огнем.
За умелое руководство войсками и личную храбрость Самуил Медведовский после этого боя, случившегося по прихоти военной судьбы 2 января — в день его рождения! — был награжден орденом Красного Знамени.
Победа под Лихой была достойным завершением боевого пути дивизии в девятнадцатом году. Но в памяти бойцов и командиров навсегда запечатлелось и другое. Дивизию, прославившуюся своей стойкостью на весь фронт, командование бросало на самые опасные участки. Как правило, бои приходилось вести с намного превосходящими силами противника. В тяжелых непрерывных сражениях дивизия потеряла почти половину своего состава.
Трагически сложилась судьба 46-й бригады Нырненко. На линии Гуково — Заповедная она приняла на себя удар трехтысячного конного корпуса Мамонтова. После долгого и упорного боя белые ворвались в цепь бригады и изрубили до 900 человек. Красноармейцы и командиры дрались до последнего патрона. Горстка израненных киквидзевцев — около 100 человек — попала в плен. Казаки предложили им выдать коммунистов, комиссаров и командиров. Бойцы отказались. Озверевшие казаки расстреляли пленных всех до единого.
В память погибших бойцов станция Привалье, где разыгралась трагедия, была переименована в станцию Красная Могила.
Под хутором Яблочным пал геройски комбриг-47 Чистяков. Мученической смертью погиб попавший раненым в плен герой-ветеран Доценко. С горечью узнал Медведовский и о гибели старого боевого товарища еще по восемнадцатому году легендарного балтийца Анатолия Железнякова.
Но Дивизия крепла и закалялась. В ее ряды вливались новые бойцы, чтобы достойно продолжить в грядущих схватках славные традиции киквидзевцев.
Как-то в хату, где расположился штаб дивизии, чуть пригнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку, вошел немолодой уже командир. Был он худ до крайности, узколиц, воинственными стрелками длиннющие усы и такая же воинственная бородка-эспаньолка. Всем своим обликом, добрым, чуть грустным взглядом он походил на благородного героя Сервантеса. На груди, на алой розетке блестел орден Красного Знамени.
Медведовский встал ему навстречу и сердечно пожал руку. Он был предупрежден, что командиром 48-й бригады в дивизию назначен уже прославленный Ян Фабрициус.
К началу 1920 года наступление Красной Армии на Южном фронте развивалось и ширилось. Под ее ударами белогвардейские банды Деникина откатывались на Кубань, последний оплот белогвардейцев, и к Черному морю.
Весь январь и февраль 16-я имени Киквидзе дивизия в тесном взаимодействии с Первой Конной армией Буденного громит белогвардейцев на самых трудных участках фронта в районе Ростова.
Белые, предчувствуя скорый конец, сопротивлялись отчаянно. Яростные контратаки следовали одна за другой. Временно пришлось сдать Ростов.
Но спасти белогвардейщину уже не могло никакое чудо. С рассветом 1 марта 8-я армия, занимавшая позицию по северному берегу Дона от станицы Старо-Черкасской до Азовского моря, перешла в наступление в общем направлении на Екатеринодар.
Незадолго до этого Самуила Медведовского, как лучшего начдива, назначили командовать ударной группой в составе 16-й, 9-й и 13-й стрелковых и 16-й кавалерийской дивизий и нескольких отдельных бригад. Группе поставлена задача: овладеть станицей Ольгинской и Батайским плацдармом, который по праву считался одним из наиболее укрепленных участков фронта белых, «деникинским. Верденом». Его укрепляли еще в 1918 году красные части при наступлении немцев, и тогда хорошо обученные и вооруженные немецкие войска не рискнули брать Батайск.