Ах, да! Конечно, надо дать слово и антагонисту!
"В доме было холодно, весна не торопилась что-то совсем, несмотря на март, и Фрол кутался в полушубок, выпуская в оконную трещину папиросный дым.
Кудлатый, Рыба и Шкраб расстилали на полу шубы, благо, их было штук шесть. Единственную кровать Фрол определил себе.
У холодной печи шебуршились мыши.
— Ничё, — сказал Фрол подельникам, — это временное. Гоняют они нас… — он сморщился и прямо в лицо Рыбе показал кукиш. — Вот им, а не Фрол.
— А Валета подстрелили, — вздохнул Кудлатый, усевшись.
Воспоминания об утренней облаве заставили Флора усмехнуться. Он прикрутил огонек керосиновой лампы и спустил ее на пол.
— Вот, что я вам скажу, братцы, — пройдя по шубам, Флор забрался на кровать, — а вы слушайте, какова жизнь на самом деле.
Аккуратно пригасив сигаретку послюнявленными пальцами, он спрятал ее в карман, прилег, свел руки под затылком.
— Вот нынешние большевики — власть взяли, равенство объявили, революцию, диктатуру рабочего класса. Читал я эти агитки, и Маркса тоже читал.
Рыба присвистнул.
— Самого Маркса?
— Ага. Ничего в нем нет, кроме объяснения, что один завсегда будет эксплуатировать другого. И в этом истинная правда. Потому что природа человеческая в этом и состоит. В силе одних и подчинении других.
— Фарт еще немаловажен, — зевнув, сказал Кудлатый.
— О фарте потом. Я, например, что понимаю? Что я не ровня всякому там Ротшильду или главному кадету Милюкову. Но почему не ровня? Потому что силы такой не набрал. Не чувствую в себе. Даже представить не могу, что вхожу и "наган" ко лбу им приставляю, как вот этому… Теплицкому, да. Но во всем другом… Общество людское устроено наподобие египетской пирамиды. Самая сила — наверху. Чуть даст слабину, и нет ее. Вот как с Николашкой нашим. А большевики, даром, что за равенство, сами-то где? Да-а.
Фрол повернулся, подпер щеку кулаком.
— Но это в мировом и общественном масштабе. А в местном? Среди таких же людей? Скажем, обычных? И понял я, еще на пересылке, аккурат в девятнадцатом году, что важно только одно: хорошо тебе или плохо, сильный ты или слабый, есть власть над тобой или нет. Потому что сила — она ни от кого не зависит. Вот собрал я вас. Мы зависим от кого-то? Нет. От нас зависят. Нас боятся. Мы, что хошь, то и берем. Ни на кого не смотрим. Свою жизнь, раздольную, сытую, с бабами под боком, сами себе добываем. А другие, если не могут — тьфу, пыль шконочная, и не должно им быть ни равенства, ни снисхождения, потому как из милости нашей и живут.
— Бабу бы сейчас, это да, — подал голос Шкраб.
Долговязый, угрюмый, в круглых очках, он был из гимназических учителей, школьных работников, на новый манер. Так прозвище и прилепилось…"
Виктор зазяб и, мстительно подвесив монолог Фрола на паузу (а нефиг сниться!), сначала оделся потеплее, а затем по нужде выбрался из дома в пересменку день-вечер. Ветер обтряхивал верхушки деревьев, небо хмурилось, квадратики соседских окон светились электричеством. Он едва не навернулся на обледеневшей доске перед туалетом, но пронесло, съехал туфлей на твердое, а так замечательный бы вышел кульбит. С хрустом! Хр-ря-я! И не поссать, извините, не уползти восвояси.
Скотство, конечно, подумалось ему. Все у нас так, через… Стоп, а кто виноват? Мой двор, моя доска. Значит, не у нас, а у меня все через задницу. Себе в тыковку стучать надо. Хотя писателю в тыковку нельзя, она у него нежная.
А погода, конечно, она всегда и во всем. Ну, и Господь Бог, ему отдуваться, мог же отвести, а не отвел. Хотя как раз отвел.
Вот если бы хр-ря-я! И трусы — в лоскутья!
Возвращаясь, Виктор попытался отбить коварный ледок, но туфли были мягкие. Еще ветер, зараза, захолодил, заползая куда не надо, дохнул в затылок. В общем, не судьба. Состоялось тактическое отступление, которое когда-нибудь… когда потеплеет… обернется… ну, вы понимаете, там судьбы мира, а здесь какая-то доска!
Набрав дров в пристройке, Виктор занес их в дом.
Поленница исхудала до двух рядов. До лета, пожалуй, ее хватит, а дальше придется заказывать, кубометра три, вряд ли меньше. Еще сколько-то возьмут. Цены как на дрожжах. Как бы не в два раза против прошлогоднего заломили.
Он растопил печь, перелил воду из ведра в кастрюлю, поставил ближе к горнилу. На одной из полок нашел пачку соды и принялся оттирать ей подгоревший чайник. Сода чернела, впитывая сажу, от однообразных, с нажимом, движений через какое-то время заныли ладонь и пальцы.
Дом покряхтывал, полнился раздражающими шорохами и осторожными стукотками. Виктор назло ему включил радио. Сквозь шумы помех пробился женский голос и объявил выпуск новостей. Новый кредит МВФ… бои в Грозном и под Гудермесом… забастовки шахтеров и учителей… мэр Лужков заявил… председатель Правительства Черномырдин встретился и обсудил… резонансное убийство произошло на окраине Москвы… предвыборная кампания грозит обернуться "войной" компроматов…