А сердечко шалит. И во рту сухо.
И если сейчас Фрол выйдет из-за стены, он точно скопытится.
Виктор постоял, не решаясь шагнуть в большую комнату. Даже выглянуть отчего-то было боязно. Сон, все сон. Ну не сидит же, в самом деле, эта тварь за столом! А если сидит? А если тихонько водочку кушает?
— А вот и я, — погнал себя голосом Виктор.
Шагнул. Разожмурился. Комната была пуста и холодна. Сбитый половик, миска на столе, кофта повисла на спинке стула. В углу, у печного бока, правда, темнело нечто жуткое, бесформенное, в наплывах серой глины, при рассмотрении оказавшееся тапками, так и не пережившими бурный вечерний вояж.
Следы от них, протянувшиеся от входных дверей, были такими же большими и оплывшими, как и след на пороге.
И отлегло. О! До ватности в коленях и потемнения в глазах. Отлегло! Ох, граждане, вот оно что. Не Фрол. Витька-дурак сам вчера оставил! Сам! Еще голова сработала — мол, нечего делать таким тапкам в спальне.
С минуту или две Виктор хохотал на диване. Утирал слезы, бегущие из глаз, кусал ладонь, но хохот рвался наружу, не совсем, уж ясно, здоровый хохот.
Вот же накрутил себя, ух-ха-ха! Просто ух… просто ха-ха… Ладно бы Елоху боялся, пьяный, не пьяный, а собирался поджечь… Но Фрола, ха-ха…
Смех вылез икотой.
Кое-как Виктор погасил ее водой, выхлебал две кружки, согнувшись в букву "г". Помогло. Одевшись потеплее, он вышел в холодный, озаренный рассветом мир с колкой от измороси, седой травой и дошагал до бани. Чиркнул макушкой по низкой притолоке, забрался в темноту, чуть пахнущую вениками, поморгал, привыкая к скудному свету из окошка. Смутно желтели полок и лавки, темнела печь с баком для горячей воды. Бак для холодной воды нашелся наощупь, из нержавеющего нутра пальцы ухватили лишь несколько ломких листьев. Значит, ведер десять и туда, и туда.
С полчаса он таскал воду двумя ведрами. Крутил ручку, звенел цепью, выбирая воду из колодца, переливал и нес в баню. Вспотел. Баки, казалось, проливались в ничто, пощупаешь ладонью — и половины еще нет.
Солнце не грело, вставало опухшее, красное, как с бодуна. Выкатилось до половины над верхушками далекого леса на горизонте да так и застыло.
У соседей уже ходила между грядками женская фигура в ночнушке. Как привидение. Что она там высматривала, Виктор так и не понял. Рыжий котяра забрался на штакетины, посмотрел желтыми глазами и, тяжело спрыгнув, скрылся в кустах за дорогой. Лешка Пахомов завел свой трактор — звук по утру разносился далеко, чисто. Тыры-рыры-ры. Где-то запоздало прокричал петух. По башке б ему.
Наносив воды в баню, Виктор плеснул полведра в таз и, морщась, с куском хозяйственного мыла отмыл угвазданные вечером ноги. Сходил в дом, сдернул простыню, тоже отнес в баню, на стирку. Добавил другой одежды. Если уж делать день "чистым", то на полную катушку. Иначе что это за день получится? Затем натаскал дров. Постоял в предбаннике, ежась.
Ну да, да, это все к вечеру. В сущности, конечно, интересно получается, повесть допишу и — в баню. За наградным березовым листом. Смою, обновлюсь, выкину из жизни чертова Фрола наконец…
Вернувшись в дом, Виктор растопил печь.
За окном на иномарке проехал новорусский сын Щетинниковых — из салона долбила музыка, энергичная, чужая, бесноватая. Звук бился о стены дома, словно пробовал их на прочность. Но проиграл и шавкой утянулся за владельцем авто.
Ну, теперь гулять будут, подумал Виктор. И Щетинниковы, и все, кто сползется на пьянку. И Елохе радость дармовая!
Тапки он завернул в газетку и выбросил за забор. Будто избавился от улики. Возникла даже мысль прикопать их, болезных. В печи он наварил себе риса, заправил остатками грибов и тушенкой — получилась вполне съедобная, мясная каша. А в магазин за продуктами решил идти завтра.
Ну, что? — спросил он себя, сполоснув посуду. Ты готов?
Внутри всколыхнулась было опасливая неуверенность, но Виктор сбрызнул ее водкой и, выдохнув, раскрыл тетрадь. Поехали!
В монологе Фрола прибавилось строчек, часть фраз перекочевала напрямую из сна, завершая седьмую главу. В восьмой главе угровцам улыбнулась удача: они схватили наводчика банды — бывшего коллежского секретаря, служившего до революции в городской управе. Тихий и упитанный Андрей Фомич Кублинцев помогал бандитам из чувства "классовой справедливости", как он сам, отчаянно потея, выразился. Буржуи же наворовали? Наворовали. Эксплуатировали? Эксплуатировали.