Или это обещанный Фролом инсульт?
Нет, ладно бы, молоко и огурцы… Но вот чтобы натощак?
Кое-как доковыляв до веранды, Виктор присел на лавку. Подобрал с земли пустую сигаретную пачку, смял, пачкая ладонь. Пальцы сделались влажными. Подумал, что краска на вагонке снизу уже облупилась, и надо вновь красить. Да и железо на крыше хорошо обновить, порыжело все, дожди, похоже, кислотные.
Живот отпускало.
Виктор встал, добрался до не закрытой калитки, щелкнул шпингалетом, цепляя его за трубу забора, сдвинул ветку рябины.
— Виктор Палыч, здравствуй!
Лидия, в синем ватнике на халат, в зеленых резиновых сапогах, тянула по просохшему коляску с молчаливым, укутанным в плед Егором.
— Куда это вы? — спросил Виктор.
— Так по гостям, — Лидия остановила коляску. — К Торгаевым зайду, затем к Сытниковым. Может, и до Нинки Северовой прокатимся.
Егор не пошевелился.
— А что Егор? Спит?
Лидия усмехнулась, заправила под платок выбившуюся рыжую прядь.
— Куда там! После разговора с тобой два дня всего и продержался. Как Гудермес этот по телевизору увидел, так и забыл про новую жизнь.
Виктор почувствовал, что пальцы схватились за прутья калитки — не разжать. Пропал камешек, канул без волн.
Эх, Егорка, Егорка!
— Запил?
— Так Васька с Федькой браги наварили, как же не поделиться с инвалидом! Последние три дня чуть не вусмерть опоили. Вчера уж оглоблей отоварила и того, и другого.
— А я думал…
— Да и не бери в голову, Виктор Павлович! Подошью я его, балбеса, в следующем месяце. Договорилась уже, свезут в Ногинск.
— Ясно.
— А ты пишешь еще?
— Написал, — сказал Виктор.
— Бледный ты что-то. Смотри, не болей. Ладно…
Лидия тронула коляску. Скрипнуло колесо. Егор на сиденье вдруг дернулся, выпростал бороденку из пледа, поймал Виктора в фокус мутных глаз.
— Виктор Палыч!
На помятом лице его отобразилось раскаяние.
— Что ж ты, Егор, — сипло произнес Виктор. — Ты же хотел.
— Я не смог, Виктор Палыч! Не смог! — простонал Егор. — Куда мне? Какая мне новая жизнь? Вы простите меня. Не смог!
Он попробовал сползти с коляски.
— Сиди уж! — прикрикнула на него Лидия.
Она шлепнула его по лбу, по стриженной макушке, и они покатили прочь, мать и сын Соболевы, поплыли несбывшейся, не случившейся переменой, жестокой шуткой по старой колее.
Когда Виктор отлип от калитки и медленно побрел в дом, голос Егора с надрывом все еще звучал над заборами:
— Виктор Палыч! Я, честно, хотел! Только человек слаб! Слаб! Вы поймите. Кто мне ноги вернет, в душу вас всех?!
Сколько он стоял на веранде без движения, у Виктора из памяти выпало. Долго.
Вот и все, думалось ему. Окончательно. Все твои слова, все твои усилия — прах. Отряхни его и иди вешаться.
Ранняя муха билась рядом о стекло.
Виктор смотрел на ее мохнатое тельце, упрямо пробующее на прочность прозрачную преграду, елозящее в воздухе, и медленно пережимал зубами нижнюю губу. Боль была терпимой до самого последнего момента.
Ладно, он, может, тоже муха.
Радио в доме, прорезавшись, пугало возвращением коммунистической партии во главе с Зюгановым, требовало быть ответственным и взволнованным голосом взывало: хватит! скажи окончательное "Нет!" людоедским временам, кровавым палачам и душителям сво…
Виктор выдернул шнур из радиорозетки.
Пусть, думал он, подсаживаясь к "Юнису", буду мухой, размозжу голову, но напишу о Лидии. Потому что должен хотя бы самому себе.
Поехали…
"Лидия была женщиной бестолковой, податливой, безотказной природной мягкости, превратностей судьбы словно и не замечала, крутилась, вертелась, бегство мужа, полысевшего гитарного волосатика, снесла равнодушно, мужики и так ходили рядом стаями, тащи из колоды любого, валета иль короля постарше.
И только после того, как Егор вернулся с войны инвалидом, что-то исступленно-затравленное появилось в ее глазах…"
Нет, решил Виктор, не так.
Он выкрутил лист из машинки и порвал его на две части. Чернуха и порнуха. Как я полюбила да не вышла замуж…
Гадство. И слепому видно, подоводит Егор мать еще месяц-два, ну, три, она и сдастся, сломается, станут с лета куролесить на пару. Это она еще хорохорится, бьется за него на излете сил, да работа худо-бедно держит…
Виктор заправил новый лист. Все будет… было по-другому…