К Бельвилю устремляются отступающие коммунары. Сюда идут остатки отрядов Варлена и Лисбона с левого берега Сены. Идут одинокие бойцы, измученные и озлобленные. Они уже видели, что делают версальцы с их товарищами, взятыми в плен. Каждый знает, что ему грозит. Ощущение неизбежности поражения, близкой гибели, возмущение зверствами версальцев — все эти чувства выливаются в мужество отчаяния, а порой в озлобление. Одной из его жертв оказался офицер генерального штаба Коммуны Бофор. Его подозревают в измене и хотят расстрелять. Делеклюз пытается предотвратить самосуд. Но слабый голос военного делегата заглушают гневные крики толпы. Бофора расстреливают.
Мэрия XI округа Парижа стала теперь штаб-квартирой Коммуны, вокруг которой толпятся остатки ее разбитых батальонов. Здесь, в зале библиотеки, в два часа дня собираются члены Коммуны, Центрального комитета, высшие командиры Национальной гвардии. В полном молчании они слушают Делеклюза. Полумертвый человек, каким-то чудом державшийся на ногах, говорил почти шепотом. С тем большим волнением воспринимали все его призыв к продолжению борьбы до последнего вздоха. У него хватало силы доказывать, что еще не все потеряно!
— Я предлагаю, чтобы члены Коммуны, опоясавшись своими шарфами, устроили на бульваре Вольтера смотр всем батальонам, которые можно собрать. Потом мы встанем во главе их и поведем на те пункты, которые нужно отбить назад!
Слова старика, сам физический облик которого как бы символизировал слабость и беспомощность, произвели огромное впечатление, и все разразились аплодисментами. Это одна из самых волнующих трагических сцен среди бесчисленных трагедий кровавой недели. Воодушевленные необычайной энергией и решимостью Делеклюза, его стойкостью, смелостью, зараженные революционным духом старого якобинца, руководители коммунаров отправляются организовывать оборону этого, еще не захваченного версальцами небольшого восточного клочка Парижа. Сам Делеклюз пошел проверить состояние последних сил коммунаров и постройку баррикад. Решено было укрепить подступы к площадям Шато д’О, Ротонд-ла-Виллет и Бастилии. Все требуют от Делеклюза людей и пушек, а он уже ничего и никому не обещает и даже часто не отвечает на просьбы. Он говорит только о том, что надо сражаться до конца.
В этот день совершилась казнь первой группы заложников. Делеклюз сам в начале апреля выдвинул идею декрета, который призван был сдержать ярость версальцев. Но теперь казнь служит лишь ответом на требования отмщения за бесчисленное множество жертв Коммуны, уступкой настроениям многих еще сражавшихся коммунаров. Когда в 11 часов вечера Делеклюзу доложили о казни, он лишь спросил, продолжая писать:
— Как они умирали?
Услышав рассказ, Делеклюз со вздохом сказал:
— Какая ужасная война! — И добавил: — Мы тоже сумеем умереть.
В ночь на 25 мая битва продолжалась. Батареи коммунаров на возвышенности Бют-Шомон отвечали на ураганный огонь версальских пушек. Вся западная половина неба превратилась в одно гигантское зарево пожара. С рассветом бои приобретают еще более яростный характер. Туманная погода придавала всему происходящему особенно мрачный колорит. Запах гари, пороха, грохот пушек и свист пуль, стоны раненых дополняли картину смерти и разрушения. Версальцы захватывали квартал за кварталом, дом за домом. Не успевали убирать трупы и переносить раненых. Но чем теснее сжималось смертельное кольцо, тем отчаяннее и бесстрашнее сопротивление коммунаров.
В полдень 25 мая в мэрии снова собрались 22 члена Коммуны и Центрального комитета. Член ЦК Арнольд рассказал о переговорах, которые вели с ним представители посольства США с целью достижения при посредничестве прусского командования соглашения о прекращении огня. Делеклюз и Вайян выступили против переговоров. Но большинство участников совещания настаивали на принятии предложения; они считали, что надо попытаться спасти жизнь еще оставшихся в живых коммунаров, что руководители Коммуны не вправе упустить шанс на их спасение.
Делеклюз уступил и вместе с Вайяном, Арнольдом и Верморелем направился к Венсеннским воротам для переговоров с немцами. Но здесь их остановили часовые Национальной гвардии. Они заподозрили измену и попытку бросить их на произвол судьбы.
— Мы знаем, что мы погибнем, — говорили часовые, — но и вы останетесь с нами!
Делеклюз был уязвлен в самое сердце подозрениями в том, что он и его товарищи способны на предательство, трусость и бегство. Он отказался ждать пропуска, за которым послали к делегату общественной безопасности Ферре, и вернулся в мэрию. Здесь его ждали двое старых друзей, которых он знал еще до Коммуны, во времена борьбы против империи Наполеона III. Они сказали ему, что хотят спасти его от гибели, которую считают неизбежной, что у них приготовлено надежное убежище для Делеклюза.
— Когда я принял участие в Коммуне, — отвечал он своим доброжелателям, — я решил пожертвовать ей остатком своей жизни. Я не хочу, чтобы обо мне говорили то, что скажут о тех, кто сумеет убежать. Я военный делегат и останусь верным общей судьбе солдат Коммуны. После всех несчастий, после неудачи всех усилий моя смерть будет для меня освобождением…
В мэрии появился наконец генерал Врублевский. Версальцы захватили и его позиции на юге Парижа, которые он защищал с такой храбростью и искусством. Делеклюз предложил ему главное командование. Но Врублевский, узнав, что в его распоряжении будет лишь около трехсот человек, отказался. Он заявил, что ему необходимо несколько тысяч решительных людей; иначе он предпочитает сражаться рядовым бойцом. Но Делеклюз все же сложил с себя обязанности военного делегата. Они были поручены Эжену Варлену.
Потом Делеклюз закрылся в одной из комнат мэрии и написал там письмо своему другу и сестре Аземии:
«Моя дорогая сестра!
Я не хочу и не могу служить жертвой и игрушкой торжествующей реакции. Прости, что умираю раньше тебя, которая пожертвовала для меня всей своей жизнью. Но после стольких поражений я не чувствую в себе мужества перенести это новое поражение. Я тысячу раз целую тебя, любимая. Воспоминание о тебе будет моей последней мыслью перед смертью. Благословляю тебя, моя горячо любимая сестра; ты одна, с момента смерти бедной матери, являлась для меня семьей. Прощай, прощай! Еще раз целую тебя. Твой брат, который будет любить тебя до последнего мгновения. Шарль Делеклюз».
Затем Делеклюз в сопровождении нескольких друзей вышел из мэрии. Он поразил всех выражением сурового спокойствия и решимости. Заметили также, что на этот раз он был особенно тщательно и строго одет. Его внешний вид резко контрастировал с грязной, измятой одеждой его товарищей. Он был чисто выбрит, в ослепительно белой рубашке, в застегнутом черном рединготе. На его поясе красный с золотыми кистями шарф члена Коммуны. Теперь ничто не свидетельствовало в нем ни об усталости, ни о болезни. Он шел впереди группы коммунаров по левой стороне бульвара Вольтера, как обычно, опираясь на трость.
По дороге они увидели, как на тележке везут тяжело раненного полковника Лисбона. Затем им встретились Тейс и Авриаль, ведущие раненого Вермореля. Они шли к баррикаде на площади Шато д’О, у которой уже почти не осталось защитников. Вокруг непрерывно свистели пули. Все старались здесь прижаться к стене. Делеклюз не замечал ничего. Он шагал мерным, неторопливым шагом. Когда до баррикады оставалось метров двадцать, друзья стали удерживать его. Он пожал им руки, но продолжал свой путь. Находившийся рядом Лиссагарэ вспоминает: «За площадь село солнце. Делеклюз, не обращая внимания, идет ли кто-нибудь за ним или нет, подвигается вперед своим обыкновенным шагом — единственный живой человек на этом месте бульвара Вольтера. Дойдя до баррикады, он повернул налево и пошел по мостовой. Последний раз его суровое лицо, окаймленное короткой белой бородой, взглянуло на нас и обратилось к смерти. Вдруг Делеклюз исчез. Он упал убитым наповал…
Он не предупредил никого — даже своих наиболее близких друзей. Молчаливый, доверяя только одной своей суровой совести, он шел на баррикаду, как старые монтаньяры шли на эшафот. Долгие дни жизни истощили его силы. Ему оставался один вздох жизни; он отдал его Коммуне. Он жил только для одной правды, она была его талантом, его наукой, путеводной звездой его жизни. Ее он призывал, ее он исповедовал 30 лет во время изгнания, тюрем, оскорблений, с презрением встречал преследования, которые разбили его тело. Его наградой было умереть за нее свободным, под прощальными лучами солнца, вовремя, не оскорбленным в последнюю минуту видом палача».