Эжен сразу же находит себе работу, а вскоре он уже не ученик; сделанные им книги не хуже, чем у самых опытных переплетчиков. Чтобы как следует изучить ремесло, он работает в разных мастерских и в каждой из них осваивает особые секреты и приемы мастерства.
Через четыре года после ухода от своего дяди Эжен уже старший мастер в одной из лучших мастерских, выполнявшей заказы императорского двора. По иронии судьбы будущий революционер облачает в сафьян книги для злейшего врага революции императора Наполеона III.
Переплетной фирмой, где двадцатилетний Варлен завоевал прочное и солидное положение, владела цветущая вдова, мадам Деньер. Она весьма благосклонно посматривала на энергичного, сдержанного и искусного старшего мастера. Он уже не мальчик, а мужчина с темными глазами, светившимися энергией, добротой и решимостью. Его широкий светлый лоб обрамляют густые темные волосы, он высок и строен, хотя начинает немного сутулиться. Товарищи Эжена не раз полушутя говорили, что стоит ему только захотеть, и он может стать мужем весьма расположенной к нему хозяйки, а значит, и владельцем солидного заведения. Поистине можно было позавидовать столь благосклонной судьбе, если бы этот, по общему мнению, столь славный парень не был каким-то непонятным, крайне непрактичным чудаком. Он никогда не стремился к личной выгоде и убивал время на совершенно бесполезные затеи.
Варлен не пьет и не курит, довольствуется самой простой пищей: сыром, хлебом и молоком; нет у него и любовных связей. Когда его товарищи, измученные двенадцатичасовой работой, пропустив стаканчик-другой, погружаются в беспробудный сон, Эжен ночами сидит над книгами. Жажда знаний, страсть к учебе пробуждает в нем поистине всепобеждающую энергию, вызывавшую восхищение преподавателей бесплатных курсов для рабочих, которые в 1861 году окончил Варлен. На торжественной церемонии, устроенной в императорском цирке, ему вручают награды за успехи в геометрии, счетоводстве и французском языке. С какой простодушной радостью перелистывал Эжен оказавшуюся среди наград великолепную книгу «Шедевры Шекспира», в которой английские оригиналы были напечатаны вместе с французскими переводами! Варлен чуток по всему прекрасному в жизни и искусстве. Смущенно отказываясь от приглашений своих коллег-рабочих посидеть в дружеской компании, он устремляется в музеи, которыми уже тогда славился Париж. Особенно большое наслаждение ему доставляет музыка. Не жалея времени, Варлен штудирует цифровую систему нотной записи. У него прекрасный бас, и он поет в любительском хоре.
Молодой Варлен обладает упорством и усидчивостью, но поэтому-то у него совершенно нет времени. Чтобы иметь его побольше и распорядиться им по-своему, он стремится брать работу на дом, а для этого надо как-то основательнее устроиться с жильем, покончив со скитанием по углам. И как только ему удалось заработать немного денег, он находит на улице Дофин, на левом берегу Сены, невдалеке от Сорбонны, комнатку под самой крышей за 150 франков в год. Эжен обзаводится собственной мебелью; ведь хозяин сдал ему голые стены. Он покупает стол, кровать, два стула, комод, матрас. Это обошлось ему в 90 франков. Комната оказалась тем более необходимой, что Эжен решил поселить у себя младшего брата Луи, которому в это время, в 1862 году, исполнилось тринадцать лет. Малгчик был калекой: однажды на сенокосе его случайно поранили вилами, и он остался частично парализованным. Братья делят одну кровать на двоих. Впрочем, чаще всего младший брат ложится один, а Эжен, прикрутив лампу, еще долго сидит с книгой, нарушая тишину лишь шелестом страниц и легким скрипом пера. Нередко он засыпает уже при свете наступающего дня. Вздремнув два-три часа, Эжен энергично подымается и, наскоро выпив чашку кофе, как правило без сахара и молока, взваливает на плечи связки готовых книг, и несет их к заказчику, и возвращается с новой кипой еще не переплетенных книжных листков. Он дорожит каждой секундой, мечтая о тех минутах, когда снова сможет не переплетать, а читать книги. Но приходится еще и помогать младшему брату. Вместе они изучают латынь. В каморке Варлена появляется латинист. Это Жюль Андрие, сын профессора, мелкий чиновник из Ратуши. Учитель и ученик вскоре стали друзьями. Жюль подолгу засиживается у Варлена, ведя нескончаемые беседы и споры, в которых обнаруживалась явная общность многих взглядов и суждений молодых людей. Не случайно Жюль Андрие в будущем — член Коммуны…
Чем больше знаний приобретал Эжен, чем шире становился его духовный горизонт, тем все сильнее его волнуют иные, самые коренные и жизненные вопросы. Он, конечно, уже давно понял, что мир устроен жестоко и несправедливо. Еще в своей родной деревне он видел, как восьмилетние малыши отправляются работать на фабрику гобеленов за несколько жалких су в день. Тяжкая трудовая жизнь отца и ему подобных бедняков не могла не заставить его задуматься, когда он сравнивал ее с богатством и роскошью немногих привилегированных. В Париже сложная и противоречивая действительность предстала перед ним в еще более резком свете. Переплетная мастерская, в которой двадцатилетний Варлен был старшим мастером, находилась на улице Эшель, рядом с Тюильри — дворцом императора. Однажды, направляясь в мастерскую, Эжен заметил, что экипажи поспешно уступают кому-то дорогу. Показалась группа конных гвардейцев в блестящих касках и ярких мундирах. За ними двигалось покрытое черным лаком ландо, в котором сидел император. Одетый в черный, наглухо застегнутый сюртук, в высоком блестящем шелковом цилиндре, надетом немного набекрень, Наполеон III выглядел мрачно и явно театрально. Когда кортеж приблизился, он почти вплотную увидел длинные, расходящиеся горизонтально нафабренные усы, которые скрывали вялый рот, тяжелые веки прикрывали желто-серые, тусклые, мутные глаза. Резко торчал костистый горбатый нос. Болезненная одутловатость придавала властелину утомленный, измученный вид.
Сама по себе эта картина мало о чем говорила. Но Варлен уже имел представление о том, кого он видел. Он читал знаменитый памфлет Виктора Гюго «Наполеон малый», знал наизусть многие строки его запрещенной поэмы «Возмездие», клеймившей позором коронованного авантюриста. В отличие от многих Варлен не страдал бонапартистскими иллюзиями и испытывал глубокую неприязнь к режиму империи. Еще в детстве, слушая рассказы своего деда, свидетеля и скромного участника событий Великой французской революции, Эжен стал восхищаться республиканцами.
В столице Варлен увидел наглую вакханалию разбогатевших банкиров, капиталистов, сановников империи, жадно спешивших воспользоваться всем, чем им удалось поживиться. Беспощадное подавление малейших стремлений к свободе и демократии сопровождалось циничной демагогией и заигрыванием то с одной, то с другой частью нации. Сначала Луи Бонапарт объявил себя императором крестьян, затем, испугавшись оживления рабочего движения, он пытается с помощью показных жестов и отдельных уступок приобрести репутацию императора рабочих. Впрочем, будучи в Алжире, он объявил себя императором арабов! Империя лавировала, служа лишь капиталу и питая ненависть к рабочему классу. Ничтожный племянник помнил слова своего великого дяди, который говорил, что восстания голодных рабочих он боится больше, чем сражения с 200-тысячной армией. Поэтому Луи Бонапарт горячо поддержал проект барона Османа перестроить Париж так, чтобы в случае опасности можно было легче расправиться с восставшими. Старинные узкие улочки, столь удобные для баррикад, заменялись широкими прямыми проспектами, удобными для действий артиллерии. Перестройка Парижа сопровождалась небывалым усилением спекуляции. Темные махинации с земельными участками, домами приносили ловким дельцам миллионы. Французский капитализм, воплощаясь в новых банках, заводах, железных дорогах, никогда еще не имел столь благодатных возможностей проявить до конца свою хищническую натуру. Азарт наживы, страсть буржуазии к богатству, к наслаждению, шаткость империи создавали какую-то безумную атмосферу болезненного стремления привилегированных жить так, как будто каждый день последний в их жизни. «Империя, — писал Эмиль Золя, — намеревалась превратить Париж в европейский притон. Горсточке авантюристов, укравших трон, нужно выло царствование, полное авантюр, темных дел, продажных убеждении и продажных женщин, всеобщего дикого пьянства. И в городе, где еще не высохла кровь декабрьского переворота, росла, пока еще робкая, жажда безумных наслаждений, которая должна была превратить родину в палату для буйных помешанных — достойное место для прогнивших и обесчещенных наций».