…Встретившись у темной и низкой подворотни старого дома, друзья прошли во двор и вскоре оказались в маленькой комнате, освещенной тусклым светом керосиновой лампы. Здесь стоял чад от печурки, в которой тлел уголь. Комнату наполнял еще и табачный дым от трубок нескольких человек, сидевших за простым, ничем не покрытым деревянным столом. Грубые скамьи, несколько стульев, чернильница и бумаги на столе довершали более чем скромное убранство этого жалкого помещения.
Варлена встретили приветливо; его уже знали и относились к нему с уважением. Процедура приема продолжалась несколько минут. Варлен внес полагающийся небольшой вступительный взнос и получил карточку члена Интернационала за номером 256. Прерванный приходом друзей разговор возобновился, и Варлен, сев на край скамьи, внимательно к нему прислушивался. Говорил, несколько шепелявя, худощавый, невзрачный, рано облысевший человек с длинным лицом. Это был Толен, рабочий-чеканщик. Впрочем, он уже давно забросил свое ремесло и приобрел широкую известность публичными выступлениями и газетными статьями. Держался он солидно, сознавая себя как бы духовным вождем парижских рабочих. Чувствовалось, что этот честолюбивый человек знает, чего он хочет. Рядом с ним сидел Перрашон, столяр, который с явным подобострастием смотрел на Толена. Не претендуя на ученость своего наставника, он согласно кивал головой после каждой фразы Толена. Возражал ему, впрочем, довольно вяло, Бенуа Малой, красильщик, тоже человек известный среди передовых парижских рабочих. Спорили о том, что должна делать недавно родившаяся французская секция Интернационала. Толен убежденно доказывал бесполезность и даже вред какой-либо иной деятельности, кроме обсуждения и изучения экономических и социальных идей. Он держал в руке том Прудона, откуда зачитывал пространные выдержки. Все выглядело так, как будто Прудон здесь бог, а Толен — его пророк.
Варлен внимательно слушал оратора; все, что касалось социальных вопросов, вызывало у него жгучий интерес. Он уже твердо и окончательно решил, что смысл его жизни в том, чтобы бороться за создание мира труда без хозяев, а значит, вместо капитализма организовать другое общество — социализм. Он уже приобщился к социалистическим идеям, в Париже духовная атмосфера была насыщена ими. Их проповедовали последователи великих утопистов Сен-Симона и Фурье, новые мыслители — Леру, Сисмонди, Ламенне. Даже в песнях Беранже и романах Жорж Санд отражались социалистические мечты. Но почти все французские социалисты в лучшем случае выражали скорее социалистические настроения и чувства, нежели идеи и научные взгляды. Разочаровавшись в результатах Великой французской революции, чаще всего они отказывались от политической борьбы и надеялись на великодушие богатых.
Учение Жозефа Прудона приобрело среди парижских рабочих особенно много поклонников. Талантливый самоучка, он сам был рабочим-наборщиком. Даже завоевав европейскую известность, он жил бедняком в крохотной каморке, носил грубую вязаную фуфайку и сабо — деревянные башмаки. Прудон ненавидел буржуазное государство и необыкновенно темпераментно бичевал его в своих книгах. Он поражал воображение потрясающим тоном своих памфлетов, неожиданными и эффектными парадоксами.
Прудон уверял, что он открыл чудесное и простое средство преобразования общества. Надо лишь организовать в существующем буржуазном мире как можно больше рабочих, а точнее, ремесленных производственных ассоциаций. Между ними возникнет система взаимных услуг, честного обмена продукцией труда, так называемый «мютюэлизм». Частная собственность — это кража, заявлял Прудон. Однако ее нужно сохранить, правда в мелких размерах. Его мечта — ремесленный капитализм. Тем самым он считал возможным в момент утверждения крупной промышленности вернуться к средневековым мелким кустарным мастерским. И эту утопию он страстно проповедовал рабочим. Прудон ненавидел государство и мечтал о его исчезновении. Он думал изменить жизнь, не прибегая к единственно пригодному для этого средству — захвату рабочими государственной власти. В будущем идеальном мире Прудона вместо крупных государств должны возникнуть мелкие независимые коммуны, каждая со своей армией, полицией, со своими законами, даже со «своей религией» и со «своими святыми».
Справедливая критика окружающей действительности переплеталась у Прудона с наивными иллюзиями, которыми он одурманивал себя и, к несчастью, многих других. Молодой Варлен воспринял идеи Прудона, во всяком случае те, которые касались создания производственных и прочих кооперативов. Ну что ж, это можно понять. А какую другую, более основательную и научную систему социалистических взглядов он мог выбрать в то время? Ведь научный социализм Маркса, который тогда еще только разрабатывался, был практически неизвестен. Главное произведение Маркса «Капитал» не было еще закончено. Вместе с тем взгляды Прудона очень подходили к психологии ремесленников, таких, как парижские переплетчики. Они мечтали о независимых мелких мастерских, а Прудон это и обещал, если будут организованы производственные кооперативы. Бывший типографский рабочий облекал свои идеи в яркие революционные одежды. Без особой скромности он объявлял: «Я смотрю на себя, как на самого полного выразителя революции». Склонность к революции Прудон обнаружил даже у Луи Бонапарта. Он писал о его «добрых намерениях, рыцарском сердце и уме».
Варлен оказался под влиянием идей Прудона также из-за своего страстного желания добиться освобождения рабочего класса как можно скорее. А ведь Прудон как раз и предлагал уже в условиях буржуазного общества смело насаждать социализм. Варлен был прежде всего человеком действия, а не теоретиком. Конечно, он прилагал героические усилия, чтобы достичь вершин научного знания. Но для этого в его распоряжении было так мало времени! Те короткие минуты, которые он, проработав двенадцать часов в сутки, урывал от сна и отдыха для учебы, он сумел использовать, как никто другой. Он достиг поистине невозможного. Упрекать его в отсутствии фундаментальных научных знаний было бы слишком несправедливо! Можно только восхищаться тем, что Варлен все-таки сумел почувствовать политическую ограниченность Прудона, этого мирного анархиста, презиравшего политическую борьбу. Ведь Прудон выступал даже против забастовок, причем не менее пылко, чем против капитализма. Он заявлял, что у рабочих не может быть права бастовать, «как не может быть права шантажа, мошенничества, воровства, как не может быть права кровосмешения и права прелюбодеяния».
Варлен же как раз в эти годы руководит забастовками переплетчиков. Теперь он начинает регулярно посещать совещания в скромной штаб-квартире французской секции Интернационала на улице Гравилье. Он внимательно следит за дискуссиями, но почти не участвует в них. Будучи очень скромным человеком, он не считал возможным высказывать свое мнение, пока предмет спора не известен ему досконально. Ведь Варлен еще и не читал некоторых работ Прудона.
Действовать — другое дело! В огромном Париже пока еще около двухсот членов Интернационала. Надо прежде всего вовлечь в него как можно больше рабочих. И Варлен отдает все силы поискам новых товарищей по борьбе. Приходится преодолевать апатию одних, робость других. Ведь вступление в Интернационал требовало от рабочего самоотверженного усилия. Это означало навлечь на себя подозрение хозяев, пожертвовать короткими часами свободного времени для участия в собраниях, наконец, платить денежные взносы. Варлену приходилось нередко тратить много часов для бесед с одним человеком. Вопреки всему Варлен кое-чего добивался. Он один вовлек в Интернационал почти три четверти его парижских членов. Но все же гравильеровцев, то есть членов секции, еще так мало, влияние Интернационала ничтожно. Очень скоро Варлен понял, что нужно издавать газету, что от кустарной пропаганды, неорганизованных собраний в кабачках и случайных бесед мало толка. Ценой больших усилий удается собрать деньги для оплаты типографии и бумаги. 18 июня 1865 года выходит в свет первый номер еженедельной газеты «Трибюн увриер» — «Рабочая трибуна». Собственно, газета напоминает листовку; ее размер — две тетрадные странички. Главная же беда в том, что газета не имела права касаться политики. Это литературное и научное издание, в котором несколько рабочих пишут о литературе, о пользе изучения истории. Варлен, например, написал статью о музыке, в которой он рассматривал музыку как великолепный всеобщий язык для обмена наиболее высокими чувствами. Правда, любая тема освещается так, что между строк все же чувствуются политические идеи авторов. В четвертом номере, например, печатается статья о высокой квартирной плате и о страданиях рабочих, вынужденных отдавать за жилье огромную часть заработка. Для властей этого оказалось достаточно, чтобы немедленно запретить газету, а автора и издателя посадить на месяц в тюрьму и подвергнуть денежному штрафу. Но гравильеровцы не сдаются. Они организуют печатание в Брюсселе, и еженедельник выходит под слегка измененным названием — «Печать рабочих» («Пресс увриер»). В каждом номере указано имя ответственного администратора Эжена Варлена. Своей спокойной энергией, личным обаянием, терпением и упорством он немало способствует продолжению издания. Он настойчиво пропагандирует газету. В конце июля 1865 года Варлен выступает с этой целью на банкете семисот типографских рабочих, устроенном в садах Элизе-Менильмонтан. Такие банкеты были замаскированной формой политических митингов. Варлен вовсе не считал себя хорошим оратором и нисколько не пытался подражать звездам тогдашнего ораторского искусства вроде буржуазных республиканцев Леона Гамбетты или Жюля Фавра. Ему органически чужды актерские приемы, нарочитый пафос, напыщенность и любое проявление претенциозности. Вообще-то он предпочитает молчать, а если и выступает, то говорит серьезно и тихо, хотя твердым и решительным тоном. Его выступления производили необыкновенно сильное впечатление искренностью, внутренней убежденностью. Глаза его, излучавшие какой-то необыкновенный блеск, очаровывали слушателей. Хотя, ему всего 26 лет, выглядит он старше. Варлен очень рано начал седеть. Многие, слушавшие Варлена, говорили, что в нем есть нечто от традиционного образа христианского пророка, одухотворенного любовью к людям.