Я ни тот и ни тот. Я знаменитый мальчик на побегушках, нахожусь здесь, потому что больше меня никуда не берут. Я секретарь в мундире. В грязном мундире, так уж вышло. Я мертвец, ещё покуда дёргающийся. Ха-ха! А вот здоровенный увалень с нелепым голосом! Пускай он перед нами спляшет!
— Есть, сэр.
— Итак, пожалуйста, обозревайте. Но будьте добры, без геройства. Не так, как другим днём в Бардене. На войне геройству не место. Особенно на такой, как эта.
— Есть, сэр.
Крой отпустил приказ и отвернулся изучать карту, отмеряя дистанции вытянутыми указательным и большим пальцем. — Король ни за что не простил бы мне вашей потери.
Король меня здесь бросил, и буде меня разрубят на части и расплескают мозги по всему Северу, никто не проронит и ссаной капли. А я в последнюю очередь.
— Есть, сэр. — И Горст зашагал вон, за дверь и обратно под дождь, где его ударила молния.
Она была там, ступала, пробираясь через заболоченный двор навстречу ему. Посреди всей этой унылой слякоти, её улыбающееся лицо горело подобно раскалённому солнцу. Восторг сокрушил его, заставил тело петь, а дыханье затаиться. Проведённые вдали от неё месяцы не принесли ни малейшей пользы. Он всё так же безнадёжно, беспомощно, безысходно влюблён.
— Финри, — прошептал он исполненным благоговения голосом, словно волшебник из какой-то нелепой сказки произнёс слово власти. — Вы здесь? Для чего? — Почти ожидая, что она растает в ночи домыслом его взвинченного воображения.
— Отца повидать. Он тут?
— Пишет приказы.
— Как обычно. — Она опустила взор на горстов мундир и вздёрнула бровь, на дожде потемневшую от каштановой до совсем чёрной и тонко заострившейся. — Как видно, по-прежнему копается в грязи.
У него даже застыдиться не вышло. Он заблудился в её глазах. К мокрому лицу липли пряди волос. Он желал ими стать. Я не мог и представить ничего прекраснее той, какой ты была раньше, но теперь ты ещё восхитительней.Он не отваживался смотреть на неё и боялся отвести взгляд. Ты прекраснейшая женщина в мире — нет — во все времена — нет — наипрекраснейшее созданье всех времён. А теперь убей меня, чтоб твоё лицо оказалось последним, увиденным мною.
— Вы неплохо выглядите, — промямлил он.
Она оглядела свой промокший дорожный плащ, забрызганный до талии.
— Подозреваю, вы не до конца честны со мной.
— Я не привык лукавить. — Люблю тебя люблю тебя люблю тебя люблю тебя люблю тебя люблю тебя люблю…
— А у вас всё в порядке, Бремер? Ведь мне можно называть вас Бремер?
Тебе можно выбить каблуками мои глаза. Только ещё раз произнеси моё имя.
— Конечно, я… — Болен мой разум и тело, погребена моя удача и слава, ненавижу весь свет и всё на нём, но это ничего не значит, пока со мною ты. — Ну.
Она протянула руку и он склонился поцеловать её подобно деревенскому жрецу, удостоенному прикосновения к краю мантии Пророка…
На её пальце было золотое кольцо с маленьким, сверкающим голубым камнем.
Кишки Горста скрутило так туго, что он чуть было полностью не утратил контроль над их содержимым. Лишь сверхчеловеческое усилие удержало его на ногах. Он едва смог прошептать.
— Это…
— Да, обручальное кольцо! — Знает ли она, что лучше бы ей ткнуть ему в лицо отрубленной головой?
Он вцепился в свою улыбку, как утопающий за единственную деревянную палку. Он почувствовал, что его губы сдвинулись, и услышал собственный писк. Свой противный, бабский, жалкенький писк:
— Кто этот джентльмен?
— Полковник Гарод дан Брок. — В её голосе проступила гордость. Что бы я отдал, чтобы услышать так моё имя? Всё что у меня есть. То есть ничего, кроме чужих издёвок.
— Гарод дан Брок, — просипел он, и само имя было песком во рту. Конечно же он знал этого человека. Они были в отдалённом родстве, четвероюродные братья или что-то типа того. Было дело, они общались, годы тому, когда Горст служил в гвардии его отца, лорда Брока. Потом лорд Брок потянулся к короне и проиграл, и скрылся, осуждённый за тягчайшую измену. Его старшему сыну была, однако, дарована королевская милость. Отняты его обильные земли и высокопарные титулы, зато сохранена жизнь. Как же Горсту сейчас захотелось, чтобы король был не столь милосерден.
— Он служит при штабе лорда-губернатора Мида.
— Да. — Брок до блевоты смазлив, непринуждённо улыбается и подкупающе обаятелен. Сволочь. Нравится людям и пользуется успехом, вопреки отцовскому падению. Гад. Добрыми делами и храбростью заслужил свой пост. Пидор. Является всем, чем не был Горст.
Он до дрожи стиснул правый кулак, и представил, как отрывает им улыбчивую челюсть Гарода дан Брока от его симпатичной башки.
— Да.
— Мы очень счастливы, — сказала Финри.
Рад за вас. Хочу себя убить.Она не причинила бы боли острее, если б раздавила ему член тисками. Неужели она такая дура, что не видит его насквозь? Какая-то её часть обязана знать, обязана наслаждаться его унижением. О, как я люблю тебя. О, как я тебя ненавижу. О, как я тебя хочу.
— Примите оба мои поздравления, — пробубнил он.
— Я скажу мужу.
— Да. — Да, да, скажи ему чтоб он сдох, скажи, чтоб он сгорел, да поскорее.Пока горло щекотала рвота, Горст удерживал на лице перекошенную улыбку ужаса. — Да.
— Мне пора к отцу. Наверно, мы скоро с вами увидимся?
О, да. Очень скоро. На самом деле — сегодня ночью, пока я без сна буду лежать с хуем в кулаке, воображая, что это твой рот…
— Надеюсь.
Она уже шла дальше. Для неё — мимолётная встреча со старым знакомым. Для него, стоило ей отвернуться — упала ночь. Меня заваливает землёй, у меня во рту комья и могильный гравий.За ней стукнула дверь, а он ещё долго просто стоял под дождём. Ему хотелось рыдать и рыдать, оплакивать все свои рухнувшие надежды. Ему хотелось упасть на колени в грязь и вырвать с головы оставшиеся волосы. Ему хотелось кого-нибудь убить, и совсем не важно, кого. Может, самого себя?
Вместо этого он резко выдохнул, слегка пшикнув ноздрёй, и зашлёпал прочь сквозь хлябь, в сгущающиеся сумерки.
В конце концов, ему надо доставить послание. И без геройства.
Чёрный Доу
Ударом топора палача грохнули двери конюшни, и всей знаменитой надменности Кальдера едва хватило помешать ему взвиться в воздух. Военные советы никогда не были его любимыми видами сборищ, особенно военные советы его врагов. Тут присутствовали трое из пяти боевых вождей Доу и, как полагалось при неуклонно падающем везении Кальдера, они оказались теми тремя, кому он нравился меньше всего.
Глама Золотой от корней волос до пальцев на ногах смотрелся героем — крепок костяшками здоровенных кулаков, привлекателен тяжёлой челюстью. Длинные волосы, торчащие усы и ресницы до самых кончиков — всё тускловато-золотистого цвета. Он нацепил на себя больше жёлтого металла, чем принцесса в день свадьбы — золотой торк вокруг шеи, браслеты на толстых запястьях, пригоршни колец на толстых пальцах — каждая его частица отшлифована бахвальством и себялюбием до настоящего блеска.
Кайрм Железноглав представлял совершенно иное зрелище. Его иссечённое шрамами лицо — настоящая угрюмая крепость, об которую запросто можно затупить топор, глаза-гвозди под наковальней надбровных дуг, подрезанные волосы и бескомпромиссно чёрная борода. Он пониже Золотого, но куда шире, человек-глыба, под плащём черного медвежьего меха блестит кольчуга. Ходил слух, что он задушил того медведя. Видать за то, что тот не так на него посмотрел. И Железноглав, и Золотой мало что проявляли к Кальдеру кроме презрительного неуважения, но по счастью их воротило друг от друга так же сильно, как ночь ненавидит день и обоюдная вражда не оставляла в их колчанах ненависти ни для кого другого.