— Колвинг, — пролепетал один. Никак не больше тринадцати с хвостиком, озирающийся выпученными глазами, на вид — в страхе перед всем на свете.
— Стоддер, — прочавкал полным ртом с виду подгнившего мяса парень с пухлой нижней губой — мокрой и отвисшей, будто у малость тронутого.
— Я Брейт, — пропищал мальчуган ещё меньше Колвинга, в нищенском рванье, из носка развалившегося башмака торчат грязные пальцы. Ручей был готов почувствовать к нему жалость, пока не учуял, как он того несёт. Брейт протянул тощую ладошку, но Ручей её не принял. Он был уже занят, оценивая последнего из группы. Постарше остальных, с луком через плечо и шрамом поперёк тёмной брови. Наверно просто свалился со стенки — но из-за этого выглядел более опасно, чем имел право. Ручей сам хотел заиметь шрам.
— Что насчёт тебя?
— Терпила. — Этакая всезнающая ухмылочка на его лице пришлась Ручью не очень-то по нраву. Словно над ним только что посмеялись.
— Что-то смешное?
Терпила махнул рукой на всю грязищу вокруг:
— Что-то не смешное?
— Ты надо мной издеваешься?
— Не всё, друган, относится к тебе.
Ручей не был уверен, выставляет ли этот малый дураком его, или самого себя, или всего лишь отбрёхивается, ибо ничто из этого не устраивало его достоинство, но сходу разозлило:
— Может, хочешь поглядеть на своё, бля…
Но Терпила не слушал. Он, вместе с остальными ребятами смотрел куда-то, Ручью за плечо. Ручей повернулся узнать на что, и обалдел, обнаружив над собой высокого коня с высокомерно сидящим всадником. Конь был добрый, а седло ещё лучше, металл на упряжи отшлифован до идеального блеска. Человек, по прикидкам Ручья, лет тридцати — гладкокожий и остроглазый. Он носил плащ с вышитой оторочкой и богатым меховым воротом. Плащ застыдил бы Ручья за тот, что дала ему мать, если бы остальные в строю не носили одежду немногим лучше лохмотий.
— Вечер добрый. — Голос всадника был протяжен и мягок, слова звучали будто бы вовсе не на северном языке.
— Добрый, — сказал Терпила.
— Добрый, — сказал Ручей, не собираясь позволить Терпиле изображать из себя вожака.
Всадник улыбнулся с затейливого седла, будто бы встретил старых товарищей.
— Не знаю, сумеете ли вы, парни, подсказать мне, где костёр Долгорукого?
Терпила ткнул пальцем в сгущающуюся мглу.
— По-моему, вон там, на том вон бугре, за теми деревьями. — Чёрные контуры проступали на вечернем небе, нижние ветви подсвечивал огонь.
— Премного вам обязан. — Человек кивнул каждому из них, даже Брейту с Колвингом, затем щёлкнул языком и, понукая коня, втиснулся в толчею, всё ещё усмехаясь уголком рта. Будто сообщил нечто забавное. Ручей не просекал, что.
— Чё это за хрен? — огрызнулся он, когда всадник оказался далеко за пределами слышимости.
— Не знаю, — прошептал Колвинг.
Ручей скривил на пацана губы:
— Конечно, не знаешь. Я разве тебя спросил?
— Прости. — Тот сжался, словно ожидая оплеухи. — Я только…
— По-моему, это сам Принц Кальдер, — сказал Терпила.
Губы Ручья скривились сильнее:
— Чего, Бетодов сынок? Он ведь всё равно уже больше не принц?
— По-моему, он считает иначе.
— Женат на дочери Долгорукого, правда? — произнёс своим тонким голоском Брейт. — Может, прибыл уважить отца жены.
— Судя по молве о нём, прибыл ложью и хитростью пролезть на трон своего отца, — ответил Терпила.
Ручей фыркнул:
— Не сказал бы, что он много добьётся от Чёрного Доу.
— Видать добьётся кровавого креста, в награду за усилия, — хрюкнул Стоддер, облизывая пальцы по окончании еды.
— Добьётся виселицы и костра, — просвиристел Колвинг. — Ведь так Чёрный Доу поступает с трусами и подговорщиками.
— Айе, — добавил Брейт, будто бы являлся великим знатоком. — Своей рукой подносит к ним пламя и смотрит, как те пляшут.
— Не сказал бы, что заплачу. — Ручей бросил мрачный взгляд вослед Кальдеру, всё ещё пробиравшемуся сквозь толпу — выше всех, будучи в седле. Если существует противоположность настоящему правильному мужику — это тот хмырь и есть. — Не особо-то он похож на бойца.
— И чё? — Ухмылка Терпилы пала на край Ручьёва плаща, где показался затупленный кончик ножен. — Вот ты похож на бойца. Подумаешь. Вовсе не факт.
Такого Ручей не выдержал. Он завернул за спину материнский плащ, освобождая себе пространство, сжал кулаки.
— Ты меня, чё, блядь, трусом обозвал? — Стоддер осторожно отодвинулся с его дороги. Колвинг испуганно уставился в землю. Брейт остался всё также беспомощно улыбаться.
Терпила пожал плечами, совершенно не нарываясь, но и не отступив ни на шаг:
— Я мало тебя знаю, чтоб рассуждать кто ты. Стоял в строю, в битве?
— Не в строю, — огрызнулся Ручей, надеясь, что они подумают, будто он бился в мелких стычках, хотя по правде, кроме потасовок с деревенскими пацанами, он сражался лишь с одними деревьями.
— Значит, ты себя и сам не знаешь, так? Заранее никогда не скажешь, как поведёт себя человек, когда наготове клинки, плечом к плечу, ожидая начала атаки. Может, ты выстоишь и будешь биться, что твой Скарлинг. А может — побежишь. Может ты горазд только болтать про добрую драку.
— Я тебе, ебанашка, драку-то устрою! — Ручей шагнул вперёд, занося кулак. Колвинг всхлипнул, закрыв лицо, будто это ему грозило получить по морде. Терпила отступил назад, одной рукой распахивая куртку. Ручей увидел там рукоять длинного ножа, и осознал, что сам откинул плащ и показал эфес отцовского меча, и тот был прямо под рукой, и внезапно ему открылось, как высоко способны взлететь ставки на ровном месте. Его озарило вспышкой, что всё может закончиться далеко не потасовкой между деревенскими пацанами, и он увидел в глазах Терпилы страх, и решимость, и его нутро просело, и он на мгновение запнулся, не понимая, как сюда попал и что ему делать…
— Ать! — Из толпы вывалился Поток, подволакивая за собой больную ногу. — Хорош! — Ручей медленно опустил кулак, будучи, честно говоря, рад вмешательству. — Приятно видеть, что в вас горит огонь, но впереди полно схваток с южанами, даже не думайте волноваться. Мы выступаем на них на рассвете, и на марше вам будет легче без расквашенных губ. — Поток поднял между Ручьём и Терпилой свой здоровенный кулак, с седыми волосками на запястье и костяшками, испещрёнными сотней застарелых царапин. — Что вы и получите, ежели не возьмёте себя в руки, ясно?
— Айе, вождь, — прорычал Ручей, давя угрюмый взгляд на Терпилу, хотя его сердце так сильно стучало в уши, что казалось — вырвет их с корнем.
— Айе, согласен, — сказал Терпила, опуская полы куртки.
— Первое что должен выучить воин — когда не воевать. А теперь вы, двое, двигайте.
До Ручья дошло, что очередь будущих бойцов перед ним вся рассосалась и только полоска утоптанной грязи отделяет его от стола, над тем для защиты от дождя ниспадал холщовый навес. Старый седой бородач сидел и ждал его, с несколько кисловатым видом. Он потерял руку — рукав свёрнут и пришит к куртке. В другой руке он держал перо. Похоже, тут у каждого узнают его имя и заносят в большую книгу. Дела теперь делаются по новому, с записями и всем прочим. Ручей не думал, что его отцу понравилось бы такое, равно как и ему самому. Смысл тогда воевать с южанами, если самим перенимать их уклад? Он, хмурясь, побрёл по слякоти.
— Имя?
— Моё имя?
— Кого ж, адов хрен, ещё?
— Ручей.
Седобородый нацарапал его на бумаге.
— Откуда?
— С хутора на том склоне.
— Возраст.
— Семнадцать лет.
Человек мрачно уставился.
— Да ещё такой здоровый. Ты, парень, на пару вёсен опоздал. Где ж ты был?
— Помогал матери с огородом. — Кто-то позади прыснул, и Ручей резко развернулся, бросая надлежащий суровый взгляд. Извиняющаяся ухмылочка Брейта увяла, тот опустил взгляд на свою измождённую обувку. — Ей приходится выхаживать двух мелких, вот я и остался ей помогать. Это тоже мужская работа.