Шама Бессердечный— знаменитый боец-поединщик, убит Девятью Смертями. Отец Ручья.
ПЕРЕД БИТВОЙ
Несчастна та страна, которая нуждается в героях.
Времена
— Староват я для этой херни, — бормотал Утроба, с каждым новым шагом морщась от боли в расшатанном колене. Ему давно пора на покой. Давным-давно уже пора. Сесть с трубкой под навесом на широком крыльце собственного дома, улыбнуться озеру в лучах заката — отработан честный трудовой день. Не то что бы у него был дом. Но когда будет, то будет замечательным.
Он отыскал проход в покосившейся стене, сердце бахало колотушкой бондаря. От долгого подъёма по обрывистому склону, и диких трав цеплявшихся за башмаки, и пытающегося его опрокинуть задиристого ветра. Но в основном, если по-честному, от страха, что в конце пути, на вершине, его убьют. Он никогда не выказывал себя смельчаком и с возрастом стал лишь трусливее. Странная штука — чем меньше лет тебе остаётся терять, тем больше тебя страшит их потеря. Может человеку от рождения выдаётся определённый запас храбрости, который расходуется с каждым полученной в стычке шрамом.
Утроба заимел множество шрамов. И всё идёт к тому, что он нарывается на очередной.
Он перевёл дыхание, когда, наконец, добрался до ровной поверхности, вытирая из глаз проступившие на жгучем ветру слёзы. Стараясь приглушить кашель, от чего тот стал лишь громче. Впереди во мраке нависали Герои, огромные дыры в ночном небе, где не светили звёзды, более чем в четыре раза выше человеческого роста. Забытые великаны, непреклонно охраняли ничто на вершине холма под хлещущим ветром.
Утроба поймал себя на раздумии, сколько же весит каждая из этих каменных глыб. Одни мёртвые ведают, как удалось затащить сюда эти хреновины. И кому удалось. И зачем. Однако мёртвые не скажут, а Утроба не планировал присоединяться к ним, просто чтобы узнать ответ.
Теперь он рассмотрел тусклые блики костра на закруглённых краях валунов. В низком рычании ветра проступило бормотание голосов. От этого вернулись обратно его опасения, и с ними нахлынула свежая волна страха. Но пока страх заставляет тебя задумываться — он полезная штука. Так его давным-давно учил Рудда Тридуба. Он снова всё обдумал — поступить именно так и будет правильно. Или, во всяком случае, наименее ошибочно. Иногда это лучшее, на что можно надеяться.
Поэтому он вдохнул полной грудью, пытаясь вспомнить каково ему было в молодые дни, когда не шатались суставы, и всё на свете было похеру, выбрал подходящий проход меж здоровенных старых скал и побрёл внутрь.
Может некогда, в древние дни, тут и было священное место — в камнях жила могущественная магия и худшим из преступлений было незваным войти в их круг. Но если это сейчас и задело кого-то из старых богов, те никак не проявили себя. Ветер стих до скорбных вздохов — вот и всё. Сейчас явно нехватка магии, равно как и мало чего осталось священного. Вот такие настали времена.
По внутренней поверхности Героев метался свет, тускло рыжий на изрытом камне, запорошенном мхом, обросшим старым плющом, крапивой да пыреем. Один из валунов переломлен пополам, ещё пара опрокинулась за века, оставляя дыры, точно выбитые зубы в ухмылке черепа.
Утроба насчитал восьмерых, сгрудившихся вокруг бичуемого ветром походного костра, в залатанных плащах и поношенных куртках, плотно завернутых в облезлые одеяла. Огонь мелькал на худощавых, щербатых, щетинистых, бородатых лицах. Сверкал на кромках щитов, лезвиях оружия. Оружия у них полно. Пусть в целом народ заметно моложе, но всё-таки ночью они, с виду, не сильно отличались от собственной команды Утробы. Пожалуй, не особо отличались и на деле. На миг в одном, повернутом боком мужчине ему даже померещился Ютлан. Подкатила знакомая дрожь радостного узнавания и бодрое приветствие уже готово сорваться с губ. Затем он вспомнил, что Ютлан в земле уже двенадцать лет, и вспомнил, как сам произносил речь над его могилой.
Может, на свете есть лишь определённое количество лиц. Ты стареешь, и начинаешь замечать, как ими пользуются по-новой.
Утроба высоко поднял руки, открытыми ладонями вперёд, стараясь хоть как-то унять их дрожь:
— Доброго вечера!
Лица резко обернулись. Руки метнулись к оружию. Один схватился за лук, и Утроба прочувствовал, как взыграло очко, но прежде чем тот оттянул тетиву, мужчина рядом выпростал руку и сбил оружие вниз.
— Погодь, Рыжеворон. — Говорящий был большим старым воином, с массивной спутанной седой бородой и обнажённым блестящим мечом на коленях. Утроба не скрыл ухмылку, потому что это лицо он знал, и его шансы вроде бы повысились.
Тот звался Горбушкой. Названный, с давних пор. С течением лет Утроба поучаствовал с ним на одной и той же стороне в нескольких битвах, и ещё в нескольких — на разных. Но у него надёжная репутация. Матёрый, испытанный, привык обдумывать всё наперёд, а не сперва убить, а потом спрашивать, что становилось всё более популярным способом вести дела. Похоже, он тоже вождь этого отряда, ибо боец, прозванный Рыжевороном, угрюмо опустил лук — к великому облегчению Утробы. Он не хотел сегодня ночью ничьей смерти, и не стыдился признаться, что сильнее всего не хотел своей собственной.
Тем не менее, до конца ночи всё же оставалось преодолеть несколько добрых часов темноты и целую гору заострённой стали.
— Клянусь мёртвыми. — Горбушка восседал невозмутимо, как сами Герои, но его мозг однозначно рванул галопом. — Я страсть как ошибаюсь, или из ночи явился сам Кёрнден Утроба.
— Не ошибаешься. — Утроба продвинулся вперёд на пару плавных шагов, всё ещё держа руки кверху, прикладывая все усилия выглядеть добродушно под восемью оценивающими недружелюбными взглядами.
— Ты чегой-то малость поседел, Утроба.
— И ты, Горбушка.
— Ну, сам знаешь. Идёт война. — Старый воин похлопал себя по животу. — Портит мои нервы.
— Честно говоря, мои тоже.
— Кому оно надо, идти в солдаты?
— Адова работёнка. Но говорят, старый конь новую изгородь не перескочит.
— Я в наши дни вообще стараюсь скакать поменьше, — сказал Горбушка. — Слыхал, ты сражаешься за Чёрного Доу. Ты и твоя дюжина.
— Стараюсь сражаться поменьше, но на счёт за кого — ты прав. Овсянкой меня кормит Доу.
— Обожаю овсянку. — Взгляд Горбушки съехал вниз, на огонь, он задумчиво пошелухал костёр корягой. — За мою нынче платит Союз. — Его молодцы взбудоражены — языки облизывают губы, пальцы перебирают оружие, глаза блестят в свете костра. Будто зрители поединка, следят за первыми движениями бойцов, пытаясь прознать, кто возьмёт верх. Горбушка снова поднял глаза:
— Знать, выходит, мы с тобою стоим по разные стороны.
— Мы позволим такой ерундовине, как стороны, испортить вежливую беседу? — спросил Утроба.
Будто само слово «вежливую» было оскорблением, Рыжеворон опять вскинулся в сердцах:
— Давай просто убьём этого пидормота!
Горбушка не спеша повернулся к нему, лицо растянула презрительная насмешка:
— Если случится невозможное и мне остро потребуется твоё мнение, я тебе об этом скажу. А до тех пор заткнись, полудурок. Человек с опытом Кёрндена Утробы не забредёт сюда на гору просто, чтобы его убили такие как ты. — Его глаза скользнули по камням, затем вернулись к Утробе. — Зачем же ты пожаловал, сам-друг в одиночестве? Больше не хочешь сражаться за нехорошего Чёрного Доу и надумал присоединиться к Ищейке?
— Увы, нет. Душа ни разу не лежит сражаться за Союз, со всем уважением к тем, у кого лежит. У всех нас свои причины.
— Я не стану поминать лихом человека, только за то, кого он выбирает в друзья.
— В доброй распре по обе стороны найдутся добрые люди, — произнёс Утроба. — Суть в том, что Чёрный Доу попросил меня прогуляться до Героев, и ненадолго стать дозором, приглядеть, не пойдёт ли Союз этой дорогой. Но, быть может, ты избавишь меня от хлопот? Этой дорогой пойдёт Союз?
— А фиг знает.
— Однако ты здесь.
— Я бы, особо, не обращал на это внимания. — Горбушка без особой радости переглянулся с ребятами у костра. — Как видишь сам, меня, в общем-то, отправили самого по себе. Ищейка попросил меня прогуляться до Героев, и ненадолго стать дозором, приглядеть, не объявится ли здесь Чёрный Доу или кто ещё из его войска. — Он поднял брови. — Думаешь, объявятся?