— На первый взгляд. — Пальцы Утробы так туго впились в ремень щита, что он едва не забыл, как их разжимать. Наконец отодрал их, уронил щит в траву. Лицевая сторона щита предъявила пару новых рассечений, в дополнение к сотне старых ран, и новую вмятину в блеклой шишке.
Топорщистый ёжик волос Чудесной залип кровью.
— Чего там? — Она протирала глаза тыльной стороной ладони. — Меня порезали?
— Поцарапали, — промолвил Скорри, ведя большими пальцами по её голове.
Дрофд рядом с ней качался взад-вперёд на коленях, крепко вцепившись в руку. Кровь прочертила полосы на его пальцах.
Солнце вспыхнуло прямо в глаза Утробе, и он заморгал. Расслышал, как вслед Горбушке и его бойцам, из-за камней раскатисто вопит Йон.
— Идите сюда, уёбища! Возвращайтесь, ссыкливые гниды! — От криков ничто не поменялось. Каждый человек — трус. Трус и герой — смотря, как сложатся обстоятельства. Они не возвращались. Оставили вроде бы восемь погибших. И не возвращались. Утроба молился старым мёртвым богам этого места, чтобы они не возвращались.
Скорри напевал, мягко и низко, и грустно, достав из мешочка иглу и нить, и приступая к зашивке. После битвы не жди весёлых песен. Лихие напевы звучат до того, и, как правило, расходятся с правдой.
Утроба поймал себя на мысли, что они неплохо отделались. Весьма неплохо. Всего один погибший. Потом он посмотрел на беспомощное, вялое лицо Атрока, совсем съехавшие глаза, совсем разодранную секирой Рыжеворона и пропитавшуюся влажной краснотой кишок куртку — и его замутило от самой мысли. Он знал, это останется с ним, наряду со всем прочим. Всем нам влачить собственный груз.
Он лёг на траву и смотрел, как движутся переменчивые облака. Вот одно воспоминание, теперь другое. Хороший командир не должен переживать о сделанном выборе, говорил ему Тридуба, и хорошему командиру нельзя избежать этих переживаний.
Он принял правильное решение. Может быть. А может, правильного решения не было вовсе.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Благоразумная армия разбежится.
Тишина
Ваше светлейшее величество,
Лорд Байяз, первый из магов, передал маршалу Крою Ваше безотлагательное желание наискорейшего разрешения кампании. Вследствие чего маршал разработал план навязывания Чёрному Доу решительной битвы всеми нашими силами, и вся армия развернула плодотворную и активную деятельность.
Впереди движется дивизия генерала Челенгорма, с первого до последнего луча солнца в маршевом строю, всего в нескольких часах позади неё авангард генерала Миттерика. Со стороны можно отметить, что между ними идёт дружеское соперничество, кому первому схватиться с врагом. Тем временем из-под Оллензанда отозван лорд-губернатор Мид. Место сбора трёх дивизий у городка под названием Осрунг, чтобы затем единым строем двинуться на Север, на сам Карлеон — к победе.
Я сопровождаю штаб генерала Челенгорма, острие нашей армии. Продвижению несколько препятствуют плохие дороги и переменчивая погода, без предвещения превращающая ясное солнце в резкий ливень. Однако генерал не таков, чтобы его остановили хоть небесные, хоть вражеские происки. В случае контакта с северянами, я, разумеется, буду вести наблюдения и немедленно оповещу Ваше величество о результатах.
Остаюсь самым преданным и недостойным слугой Вашего величества
Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной кампании.
Едва ли это можно назвать рассветом. Траурное серое марево, бесцветное до поры восхода солнца. Те немногие, кто снаружи — стали призраками. Пустая земля — страна мёртвых. Любимое Горстом время дня. Можно представить, что люди навсегда утратили речь.
Он бежал уже более получаса, ноги месили изрытую колеями слякоть. Длинные лужи в бороздах от тележных колёс отражали сучья чёрных деревьев и стёртое небо. Счастливые миры-зеркала, в которых у него было всё, что он заслужил, сминались в крошево под тяжёлыми сапогами, орошая грязной водой его стальные поножи.
Бегать в полной броне — явное безумие, поэтому Горст надевал лишь самое неотъемлемое. Спинную и нагрудную пластины с набрюшником до бёдер и наголенники на ногах. На правой руке защита предплечья и фехтовальная перчатка, позволяющая свободно двигаться одному лишь мечу. На левой — составные латы самой толстой листовой стали охватывали отражающую удары руку от кончиков пальцев до увесистой брони наплечника. Под низом жакет варёной кожи и толстые кожаные штаны, усиленные металлическими полосками. Его качающееся окно в мир — узкая прорезь в забрале салада.
Шелудивая псина с раздувшимся животом одышливо тявкала, труся за ним по пятам, но покинула его, ради рытья в огромной куче отходов у тропы. Единственный след после нас в этом краю — наш мусор? Наш мусор и наши могилы?Он тяжело топал сквозь лагерь Челенгорма — раскинувшийся лабиринт парусины в благословенной, сонной тишине. По примятой траве стелился туман, обвивая, искажал ближайшие палатки, а отдалённые превращал в неземные фантомы. Ряд лошадей угрюмо следил за ним поверх своих торб с зерном. Одинокий часовой стоял, протягивая бледные руки к жаровне, алому бутону во мраке, над ним проплывали рыжие искры. Он с открытым ртом вытаращился на торящего прочь от него путь Горста.
Слуги ждали на прогалине снаружи палатки. Рюрген принёс ведро и он отхлебнул, холодная вода побежала по защипавшему горлу. Младший, тужась изо всех сил, принёс сундук, и Горст вынул оттуда тренировочные клинки. Громадные, затупленные полосы изношенного металла, их навершия величиною с полкирпича обеспечивали лишь некое подобие баланса — вес лезвий втрое превосходил его боевые мечи, которые и так были изготовлены в специальном утяжелённом варианте.
Они двинулись на него в восхитительном молчании. Рюрген со щитом и палкой, Младший финтил и колол шестом, Горст с трудом отбивался своим громоздким железом. Они не давали ему ни времени, ни возможности собраться, не проявляли ни уважения, ни снисхождения. Так и надо. Множество возможностей, которыми он обладал до Сипани, позволили ему размякнуть. Притупиться. Его не хватило, когда пришёл его час. Больше такого не повторится. Если другой час придёт, то застанет его выкованным из стали, отточенным до безжалостной, убийственной остроты бритвы. И вот, каждое утро четырёх последних лет, каждое утро после Сипани, каждое утро без передышки, в жару, дождь и снег — было так.
Стук и скрежет металла и дерева. Время от времени глухие удары и хриплое урчанье — палки отскакивали от доспехов либо отыскивали цель меж ними. Ритм прерывистого дыхания, бухающего сердца, дикого напряжения сил. Жакет пропитан потом, чешется голова, капли слетают с забрала. Пламенная боль в каждой мышце, всё хуже и хуже, всё лучше и лучше, как если бы он мог выжечь свою немилость и начать жизнь заново.
Он остановился, рот распахнут, глаза закрыты, пока они отстёгивали его доспех. Когда сняли нагрудник, ему показалось — сейчас его унесёт ветром. Прямо к небу, чтобы никогда не опускаться вниз. Что это там сверху, над нашей армией? Ба, никто иной как знаменитый козёл отпущения Бремер дан Горст наконец-то вырвался из земных объятий!
Он стянул одежду, потную и вонючую, руки до того отекли, что едва сгибались. Он стоял голым посреди промозглого утра, весь пятнистый от синяков, пышущий паром, как пудинг из печки. Шокировано поперхнулся, когда его облили ледяной водой, свежей, только что из ключа. Младший швырнул ему тряпку, и он вытерся насухо, Рюрген принёс чистую одежду, и он одевался, пока те скребли его доспехи до их рабочего тусклого блеска.
Солнце перевалило изломанный горизонт и сквозь просвет в деревьях Горст видел, как воины Первого полка Королевской гвардии просачивались из палаток, их дыханье курилось в рассветной прохладе. Застёгивали свои собственные доспехи, с надеждой ковыряли головни потухших костров, готовились к утреннему переходу. Одну зевавшую роту выволокли смотреть, как за какое-то нарушение стегают их товарища — бич оставлял на голой спине тонкие красные полосы, а мгновением позже до уха Горста доносило треск, в сопровождении подвывания солдата. Он сам не понимает своего счастья. Если бы только моё наказание было столь же коротким, столь же острым, и столь же заслуженным.