К тому моменту «луч смерти» был уже создан. Действующая модель хранилась в сейфе отеля «Губернатор Клинтон» в качестве залога. Спросите, почему я сразу не передал результат своего труда тем, кто был в нем заинтересован? Отвечу: «Филадельфийский эксперимент» многое мне объяснил — последствия и жертвы не волнуют правительства. Электрический стул все так же является приоритетом. Я изначально задумывал «луч» вовсе не как оружие, а как средство передачи огромной энергии на большие дистанции. Эта энергия могла зажечь лампы в самых труднодоступных районах, но правительство гораздо больше увлекала идея уничтожения тяжелой техники неприятеля. Десятки и сотни самолетов, танков или кораблей на расстоянии 250 миль одним выстрелом — вот что подкупило заказчика. Я догадывался, во что выльется создание такой сверхпушки. Но я желал также, чтобы те, кто сжигал в крематориях живых людей, на себе испытали подобное. Какое-то время второй пункт был основным. Я создал «луч». И все же сомнения заставили набраться смелости и спросить у моих птиц — каковы последствия. Они ответили… Я не желаю повторять то, что услышал. Скажу только, что «луч смерти» стал бы началом конца.
Теперь вы понимаете, почему в сейфе оказался всего лишь магазин сопротивлений и это письмо. Я уничтожил модель, как уничтожил многое из того, что создал. Человечество еще не выросло, чтобы удержать такой ужасающий «топор» в руках. «Луч» будет изобретен, но гораздо позже и для других целей. В будущем я видел множество устройств из тех, что уже создавал в своих лабораториях и даже демонстрировал публике, однако не был понят. Какие-то придут очень скоро, другие будут ждать своего часа еще сотни лет, Их не назовут моим именем, но я заложил фундамент для их разработки. Даже те мои изобретения, которые уже служат людям, зачастую носят чужие фамилии. Ну и что? Какая разница, Тесла или Маркони? Беспроводной телеграф существует — это главное. А кого назовут изобретателем телевидения, сотовой связи, Интернета или киберразума? Впрочем, я увлекся, эти термины Вам пока ничего не говорят.
Итак, мое основное открытие не принадлежит ни физике, ни электромеханике, никакой другой науке. Оно всеобъемлюще и сделано тысячи лет назад. Суть его проста до банальности — все на Земле живо и тесно переплетено между собой. Взмах крыльев бабочки на одном конце планеты способен вызвать бурю на другом. Если прислушаться и попытаться понять то, что люди привыкли считать неодушевленным, немым, неразумным, нам откроются Истины, которые мы тщетно ищем в своей суете. В суете мы глуше, чем камни, немее элементарных частиц, неразумнее блохи. Чтобы услышать мир и снова обрести связь с ним, надо вырваться из человеческого кружения и амбиций. Стать временно листом дерева, молекулой воды… Голубем, наконец! Или хотя бы прислушаться к ним. Поверьте, это возможно.
И второе — порой мы делаем миру большее одолжение, не воплотив в жизнь задуманное. До времени. Пока «младенец» не подрастет. В этом вопросе я оказал человечеству массу неоценимых услуг.
Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать.
Искренне Ваш
Никола Тесла
6.01.1943 г.
P.S. Ax да! Наверное, я бы мог спрятать в сейфе что-то более ценное, чем старый магазин сопротивлений, но делать этого не стал. Просто вспомнил, как по распоряжению хозяина отеля были испорчены клетки, из которых при переезде разлетелись мои голуби. Напоминаю, в этом мире все так взаимосвязано!
Теперь все. Прощайте».
Джон Трамп сидел за столом, уставившись в одну точку. Его душило необъяснимое ощущение, что он по счастливой случайности избежал чего-то ужасного. Чудовищного настолько, что человеческий разум цепенеет и становится куда менее значительным, чем голубиное курлыканье за окном.
К нью-йоркской Публичной библиотеке приближался импозантный господин в дорогом пальто и шляпе. Он шел размеренной, неторопливой походкой, опираясь на солидную трость. Его обгоняли прохожие. Некоторые недовольно оглядывались, важный господин не вписывался в заданный городом ритм и мешал их бегу. Неожиданно мужчина отделился от несущегося потока.
Несколько минут спустя его силуэт с протянутой, словно за подаянием, рукой четко прорисовывался на светлом фоне стен. Теперь господин стоял в стороне от людской стремнины, поэтому никто его не замечал. Только слетающиеся к нему голуби. Они появлялись из ниоткуда, точно сгущались из воздуха. Выныривали из неведомых временных колодцев. Хлопали крыльями, устраивая кому-то нескончаемую овацию. Иногда одна из птиц пикировала вниз, чуть касалась руки и снова взмывала над головами погруженных в свою суету людей. Со стороны казалось, голубь бросает что-то в раскрытую ему навстречу ладонь.
Алекс Neuromantix Козловцев
СОСНЫ НА МОРСКОМ БЕРЕГУ
И пускай фонари светят ярче
Далеких звезд,
Фонари все погаснут, а звезды
Будут светить.
Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лег ни на миг отдохнуть,
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь!
…Эта зима выдалась тяжелой, пожалуй, самой тяжелой и жуткой за долгие десятилетия. Ветер был особенно зол и валил даже огромные бетонные плиты, с таким трудом установленные и закрепленные среди оплавленных безумством огня камней. Мороз сковал море до самого горизонта, и по ночам доносился грохот ломающихся и встающих на дыбы льдин, как эхо давно забытого ужаса. Он не помнил подобного, не помнил такого колючего снега и жестокого ветра. От мороза снег превратился в мириады стеклянных игл, рассекающих до крови кожу и беспрестанно царапающих стены его укрытия, как будто кто-то с острыми когтями пришел за ним. И иногда, по вечерам, забившись в угол и дрожа от холода, он вспоминал, что почти то же самое пришлось пережить сорок лет назад. Только тогда ему повезло. А теперь… А теперь он должен спасти их, спасти во что бы то ни стало.
Еда, запасенная с осени, кончилась в феврале — но, несмотря ни на что, он продолжал вести календарь, даже не думая, что мог бы обойтись без него, — для этого пришлось принести еще один железный лист, в котором в любую погоду на рассвете появлялась дырочка. Ну и что, что руки прилипают к заледеневшему металлу, а молоток дрожит в скованных холодом пальцах? Новый день, еще один крохотный шаг в будущее должен быть отмечен, должен быть нанесен на карту времени.
Это был уже шестой изъеденный ржавчиной кусок стали. И пусть кончилось все то немногое зерно, что он смог вырастить прошлым летом, но он даже не подумал посмотреть на запас семян для следующего года. Крысы ушли неизвестно куда, прячась от ледяного дыхания зимы, и лишь иногда оказывалась в его руках тощая, больше похожая на скелет тушка. Он пробовал рубить лед, чтобы поймать рыбу, но вода в лунке замерзала слишком быстро, чтобы можно было надеяться на улов… А еще надо было носить снег, поднимать поваленные ветром плиты и делать множество других дел, которые — если бы кто-то посмотрел со стороны — казались бы совершенно бессмысленными и бесполезными. Но никого не было, никто не покрутит пальцем у виска и ничего не скажет. Никто и, видимо, уже никогда. Он знал это, знал, потому что каждый вечер всматривался в горизонт, пытаясь увидеть хоть какое-то присутствие человека. И думал, будет ли он этому рад, или же наоборот. И это были его самые обычные дела в течение последних сорока лет.
…Сорок лет назад что-то случилось с миром… Безумный ли смерч войны смел с планеты человечество вместе с тем, непонятным и таким хрупким состоянием, которое оно называло цивилизацией? Оказались ли неуслышанными трубы, возвестившие начало Армагеддона? Или случилось что-то иное, равнодушное и смертоносное, навсегда оставшееся тайной… По какой нелепой случайности он выжил — по милости ли Бога или по проискам Дьявола, он тоже не знал. Тогда, сорок лет назад, он заночевал в пещере, просто так, ради подросткового бахвальства, а проснувшись, с ужасом увидел каменные глыбы, завалившие выход. Это спасло его и подарило ему смысл жизни — или стало первым шагом к его бесконечному проклятью. Но тогда, ломая ногти и сбивая в кровь руки, он пытался выбраться и вернуться домой. Если б он знал, что дома больше нет, как нет и всего остального мира, возможно, он бы предпочел разбить голову о камни или похоронить себя заживо в прорытом ходе… Незнание давало ему надежды и силу. Только откинув последний камень, он не увидел ничего, кроме серой, усыпанной пеплом пустоши. Ему было четырнадцать лет…