— Теперь и я, — повторил Петро, с силой ударив ладонью по беспокойной поверхности Днепра. Осколки речного хрусталя резанули по лицу и стекли по щекам бессильными каплями.
Петро пришел сюда, чтобы вспомнить себя прошлого, былого — каким он был в день знакомства с Настей, в тот день, когда родилась Оксана…
Все прошло, остался только он.
Он не винил никого: ни себя, ни судьбу, ни того паренька, который увел Оксану в новую жизнь. Он, наоборот, даже желал, чтобы Оксанке повезло в том новом мире, где нет национальностей, нет обычаев, нет памяти народа и страны. Он не мог понять тот мир — слишком трудно отказываться от родной земли. Если же дочка решила, что сможет, то пусть…
Пусть она будет счастлива.
Вот только он остался один-одинешенек. Настя ушла давно — больше пяти лет назад. Петро до сих пор помнил безразличный голос врача, который отказывался лететь на национальную территорию, потому что это противоречило международным соглашениям — только Наблюдатели имели право находиться на территории. Петро тогда умолял, грозился, но врач так и не снизошел к просьбам националиста, да и на угрозы тоже не особо обращал внимание. Он все так же стоял на своем, мол, если вам необходимо, Объединенная Земля всегда вам поможет, но вам придется прилететь или приехать самим. А как доехать, если земли Петра находятся в особо не тронутой цивилизацией области Приднепровья? До любого населенного пункта ехать и ехать — самое лучшее, на что можно рассчитывать, это несколько часов. Петро все же смог найти компромисс с администрацией больницы — они обещали их забрать на вертолете, как только Петро вывезет Настю за границу национальной территории. Но громкий отчаянный крик Оксаны завершил разговор — Петро понял, что опоздал. Он так и не успел в последний раз прошептать Насте… Он даже не успел посмотреть ей в глаза — она так и умерла на руках у дочери, глупая случайность, глубокая рана, потеря крови… и все. В цивилизованном мире ее бы спасли… Но цивилизованный мир со всей своей толерантностью, гуманизмом и космополитизмом не захотел прийти на помощь националисту.
Петро считал себя националистом.
Мир считал Петро изгоем.
А для изгоя нет помощи, нет сочувствия, нет жалости. Петро понимал это умом. Но сердцем люто ненавидел тех, то обрек на смерть его жену из-за каких международных соглашений — таких смешных и нелепых по сравнению с человеческой жизнью, но при этом с легкостью перевесивших ценность жизни его жены на одному Богу ведомых весах.
И вот теперь Оксана вышла замуж за хорошего, по сути, парня из соседнего города. Вот только город находился уже на территориях международной Земли — и там Петро не привечали.
Да он и сам не любил выезжать во внешний мир. Там все казалось каким-то двуличным, наигранным. Даже те сводки новостей, что порой просматривал Петро, совсем не изображали эдакий рай на Земле, как его старательно малевали особенно ярые приверженцы космополитизма. Война в Палестине называлась полицейскими акциями — да и чем она еще могла быть, если боевики были такими же космополитами, как и охотящиеся за ними военные. Но Петро основательно сомневался, что в полицейских акциях есть смысл применять ковровые бомбардировки и запуски ракет с вакуумными боевыми частями со спутников. Пираты, базирующиеся близ Сомали, время от времени вот уже двадцать лет вырезали полностью целые лайнеры, как пассажирские, так и грузовые, но при этом правительство новой космополитичной Земли совсем не старалось хоть что-то изменить. Только подавало все эти новости под пряным соусом побед дипломатии — в Палестине намечается перемирие с недовольными гражданами региона, сомалийские пираты обещали полгода не трогать пассажирские корабли. В Центральной Африке наметился позитивный настой в переговорах между враждующими сторонами, которые опять же были одним народом — но никак не могли договориться по субъективным социально-культурным причинам. Петро, как политолог по образованию, да и по профессии — сколько он там успел поработать, — прекрасно видел, что все эти конфликты не сдерживаются, а порой даже и провоцируются. Когда-то украинец даже написал статью о том, что новый политический строй убрал различия в национальностях и религии, но от старых проблем даже и не думал избавляться — внешне все красиво и гладко, но под этой гуманистической, толерантной оболочкой все осталось по-прежнему. Статья так и осталась лежать в столе.
Петро когда-то попытался поспорить об этом в кафешке ближайшего городка, куда он выезжал время от времени за продуктами. И зарекся навсегда поднимать эту тему — он многое тогда о себе услышал. Но обиднее всего, когда толпа единым порывом кричала ему «националистический выродок» и «фашист». Петро мог бы им объяснить, что фашизм и национализм хоть и имеют общие корни, но при этом абсолютно разные как по идеологии, так и по сути, но решил не бросаться с веслом наперевес против ветряных мельниц. Мудрая насмешка Сервантеса вовремя Петро удержала. Но с тех пор он никогда не спорил, что лучше — национализм или космополитизм.
Он просто знал.
Он просто считал себя националистом.
Петро провел рукой по лицу, смахивая холодные капли, и с тяжелым вздохом встал на ноги. Подумалось, что лучше всего сейчас находиться среди людей — так легче, так он проще проживет этот день.
Петро был счастлив за дочку, что хотя бы она сможет подстроиться под новый мир, а заодно воспитает сына или дочку — кого Бог пошлет. Но счастье у Петро мешалось с непонятной горечью от того, что Оксана вышла замуж и теперь покинет его дом, уйдет проживать свою жизнь. А что останется ему? Память? Одиночество?
— И как этот москаль еще не завыл? — проворчал Петро. — Мне самому уже выть хочется, хотя Ксанка только вчера уехала.
Хьюго Глория Китт вот уже полчаса выслушивал поток бизнес-предложений, бизнес-перспектив, а заодно и бизнес-комплиментов нежданного гостя. Мистер Смарт заявился довольно-таки поздно — небо давно уже затянуло темное покрывало сумерек. И только с орбитального зеркала, освещавшего местность, которая находилась километрах в ста — ста пятидесяти от территории американца, перепадало немного жемчужно-розового света. Хьюго любил такие минуты, когда ночь вступала в свои права и только орбитальные зеркала на горизонте подсвечивали низкие облака. Теплый, рассеянный свет боролся с ночью, удерживая ее в сумеречных границах, меняя палитру неба от жемчужно-синего на закате до золотисто-розового на рассвете.
Американец изо всех сил стараться держаться в рамках приличий. Во всяком случае, не прогонять надоедливого гостя сразу же, наподдав сапогом под заднюю точку равновесия, чтобы скорость вышла максимальной. Но это желание все нарастало в душе Хью.
К тому же назойливый гость постоянно величал Хьюго полным именем, хотя американец при встрече сразу же предупредил, чтобы гость называл его просто Хью. Ну не нравилось Хьюго, что его второе имя уж никак мужским не назовешь. Непонятно, чем руководствовались родители, когда добавили к вполне нормальному мужскому имени Хью очень даже женское имя Глория. Насколько помнил Хьюго, никто из его родителей особо не упорствовал в религии, мормонами уж тем более никто не был даже среди бабушек и дедушек. Так что происхождение имени так и осталось для американца загадкой. Единственно, он не любил, когда его величали обоими именами, о чем Хью всегда предупреждал собеседника.
Но мистер Смарт мало того что сам не назвал своего имени, так еще и к тому же продолжал величать собеседника не иначе, как Хьюго Глория.
Американец глубоко вздохнул и уже в десятый раз ответил неугомонному пришельцу:
— Мистер Смарт, я в который раз уже вам повторяю, что я не буду продавать свою землю…