— У меня нет дочери, — ровным голосом ответила Томален. — Линни умерла в семь лет.
Рейф опустил глаза.
— Но это было не в Мелле, — помолчав, добавила Томален. — Когда я еще писала письма родным, она была жива и здорова. Весь город знает, что у меня была дочь, — но никто не знает, что ее больше нет.
Рейф молча кивнул.
— Вам не придется венчаться с незнакомкой, — чуть глуховато сказала госпожа Эссили. — Не придется сломать или даже потревожить чью-то жизнь. Вам надо только дать слово, что вы женаты.
— Я пока не очень понимаю, как это сделать, — признался Рейф. — Я же говорил все время, что холост. Что тут можно придумать?
— Да придумать как раз нетрудно… — возразила Томален все тем же ровным глуховатым голосом. — Скажем, так… примерно год тому назад… или год с небольшим… мы с Линни проезжали через… как называется город, где вы живете?
— Эннайд, — машинально ответил Рейф.
— Через Эннайд, — кивнула Томален, поправляя выбившуюся из прически прядь. — Линни хворала, и нам пришлось задержаться на некоторое время. Вы случайно встретились и полюбили друг друга. С первого взгляда.
Рейф не очень себе представлял, как он может влюбиться, тем более с первого взгляда — до сих пор с ним ничего подобного не случалось, — но тоже кивнул. Не столько в знак согласия, сколько в знак того, что внимательно слушает.
— Вы попросили у меня руки Линни. А я вам отказала, — невозмутимо продолжила госпожа Эссили. — Гонор во мне дворянский взыграл.
Рейф поперхнулся чаем. Представить себе госпожу Томален Эссили с взыгравшим гонором было еще труднее, чем самого себя — влюбленным. То есть попросту невозможно.
— А может, и не гонор, — добавила раздумчиво Томален. — Может, практичность. Сама-то я небогата, вот и хотелось для дочки обеспеченной жизни. Чтобы хоть ей не нуждаться ни в чем. Так больше похоже на правду?
Что небогата, по платью видать. Сейчас, когда Рейф разглядел его получше, он мог только диву даваться, как госпожа Эссили ухитряется выглядеть в нем нарядно и изящно.
— Наверное, — сказал он. — Я не знаю. Вам виднее.
— В любом случае я вам отказала. И Линни решила бежать с вами и обвенчаться тайком. Обвенчаться вы успели… может, даже и поцеловаться успели, но тут нагрянула я. И увезла Линни. Вы пытались ее отстоять, но я сказала, что ваш брак недействителен.
— И я поверил? — скептически произнес Рейф.
— А я дала священнику взятку, и он подтвердил, — безмятежно заявила госпожа Эссили.
У Рейфа от изумления просто слов не нашлось.
— А так нередко делается, когда девушка выходит замуж против воли родителей, — пояснила Томален. — Если родители успевают, конечно. Священник подтверждает, что в спешке совершил обряд неправильно, так что венчание недействительно. А обвенчать повторно… ну кто ж ему даст. Родители-то имеют полное право девушку увезти, раз она не повенчана. И если брак фактически не состоялся, по закону через два года брак считается недействительным. Даже если венчание было настоящим. Девушке о таких тонкостях знать неоткуда… жениху обычно тоже. Так что обвести вокруг пальца двух влюбленных олухов, как правило, нетрудно.
О том, что незавершенный брак даже и без развода через два года аннулируется, Рейф знал — но глубоко сомневался, что сумел бы сообразить, что его обманывают, в подобной ситуации.
— Я увезла Линни, — продолжала между тем Томален. — Совсем увезла, в тот же день. А вы остались — в полной уверенности, что так и не были женаты. Но Линни вас не забыла. Она так тосковала по вам, что в конце концов расхворалась окончательно и слегла. На этом мое упрямство истощилось. Это в слезливых балладах жестокие родители предпочитают мертвую дочь не слишком желанному зятю. А в жизни… как не уступить, если твой ребенок умирает… на что угодно согласишься.
Она произнесла эти слова спокойно… так спокойно, что Рейф невольно сжал пальцы. Эта невысокая худощавая женщина знала, о чем говорит. И она согласилась бы на что угодно… только это не помогло…
— Линни была слишком больна, чтобы ехать, — сказала Томален, глядя прямо перед собой. — Мне пришлось оставить ее с родственниками покойного мужа и отправиться искать вас. И я вас нашла. Два года еще не миновали. Вы женаты. Вам только надо это подтвердить.
Рейф ответил не сразу. Он помолчал немного, пытаясь как-то осмыслить выдуманную историю своего несуществующего брака.
— Да подтвердить я могу… — растерянно промолвил он. — Вот только кто ж в это поверит? Это даже не слезливая баллада, это… это… госпожа Эссили, это невозможно, нам никто не поверит…
— Поверят, — со спокойной уверенностью произнесла Томален. — Шла бы речь о ком другом, нипочем бы не поверили, а обо мне — поверят. Еще и не в такое поверят. Я ведь и сама в свое время замуж выскочила убегом — и прямиком в слезливую балладу. Уверяю вас, все было очень романтично… в самом скверном смысле слова.
…Если Рейф пришел в Меллу из неправильной сказки, то госпожа Эссили явилась к нему из неправильной баллады. Герою правильной баллады полагается блистать всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами и отличаться редкостным благородством духа — что замечают, разумеется, все окрестные жители. За исключением — опять-таки разумеется — родственников его избранницы. Этим узколобым и мрачным созданиям отчего-то не хочется восхищаться и восторгаться — и уж тем более выдавать за него дочку. Само собой, они лишают любимое дитятко приданого, сажают под замок, травят возлюбленного злыми собаками и срочно подыскивают обожаемой дочери жениха — как можно более старого, мерзкого, злобного и по возможности бородавчатого. Прелестная дева отчего-то не желает ценить их заботу и сбегает с возлюбленным, расковыряв оконную решетку чем-нибудь совершенно неподходящим и спустившись из окна при посредстве собственных кос, обрывков нижней юбки или же просто на крыльях любви. Собаки в ответ на ее демарш впадают в ступор, так что девица беспрепятственно прыгает в объятия любимого, после чего влюбленные бегут венчаться в ближайший храм. Дальнейшее обычно зависит от воли менестреля и состояния завязок на кошельках почтеннейшей публики. Если публика готова раскошелиться уже на этой стадии, менестрель обычно позволяет парочке беспрепятственно обвенчаться и жить долго и счастливо где-нибудь подальше от этих монстров, ее родственничков. Если же публика попалась прижимистая, менестрель мстительно живописует погоню, учиненную монстрами, то бишь родственничками, плавно перетекающую в кровавую бойню, — и не останавливается, пока не перебьет всю родню девицы руками ее смертельно раненного возлюбленного. Не вполне понятно, каким образом умирающий оказывается в состоянии положить замертво такую уйму народу, — но это мелочи, на которые истинному вдохновению, разъяренному скупостью слушателей, глубоко наплевать. В финале баллады кровь льется рекой, трупы валяются с непринужденностью осенних яблок, нашпигованный клинками герой закатывает предсмертный монолог длиной с дорогу от границы до столицы, после чего деве, созерцающей выставку дорогих ее сердцу покойников, остается только повеситься — при посредстве собственных кос или обрывков нижней юбки, поскольку крылья любви для этой цели не годятся абсолютно. Публика жалобно сморкается и развязывает кошельки.
Нет — госпожа Томален Эссили пришла из неправильной баллады.
Хотя надо отдать должное Таэру Эссили — на роль героя слезливой баллады он годился отменно. Таэр был высок ростом, строен и хорош собой, он отлично танцевал и играл на флейте с прилежанием, сочинял недурные стихи и песни и пел их приятным баритоном — причем, что немаловажно, никогда не выдавал чужих стихов и песен за свои. Он прекрасно умел фехтовать, говорить небанальные комплименты и беззаботно смеяться. Правда, он не был ни безродным нищим, ни принцем инкогнито — зато он был ниалом, а разве можно желать большего от романтического возлюбленного?
Давно отгремевшая Война Разделенных Княжеств сытно кормила уже не первое поколение менестрелей, всегда готовых на радость публике сочетать узами роковой любви уроженцев враждебных друг другу княжеств Таммери и Ниале. Если хоть половина воспетых ими любовей случилась в действительности, оставалось только удивляться, как это еще на свете существуют таммеры и ниалы, а не сплошные потомки от смешанных союзов. Так или иначе, а Таэр был ниалом, и одно уже это не могло оставить равнодушной совсем еще молоденькую таммерскую девушку.