Он рассказывал, не заботясь о том, что Кэри о нем подумает и кем посчитает. Мошенником, готовым на подлог ради хлебного местечка? Пусть даже и так…
Но Кэри и в голову не приходило ничего подобного. Он слушал, бледный, сосредоточенный и серьезный, стиснув сплетенные пальцы до костяной белизны.
— Как же глупо все сложилось… — тихо молвил он.
Вот уж что верно, то верно. Глупее не придумаешь.
— И как страшно… — еще тише добавил Кэри.
Глаза у него были огромные, сухие и полные черноты.
Рейф отвел взгляд. Он понимал, почему у ниала такие глаза. Да потому, что смотрит он на покойника — и оба они, и Рейф, и Кэри, об этом знают. Это госпоже Эссили знать неоткуда — но у мага, даже самого что ни на есть начинающего, даже у такого недостудента, как Орсит, неоткуда взяться иллюзиям. Часть, даже раздутая до неимоверных размеров, никогда не заменит целого. А Рейф — сам по себе, один — не целое. Он только часть головоломки, половинка ключа, он незавершен — но Маятник не спрашивает, кто тут целый и завершенный, а кто — нет, он просто приходит. Он придет — и Рейфа не станет. Потому что Маятник надо отразить — во что бы то ни стало, любой ценой. Даже если цена эта — вся жизнь, вбитая в одно мгновение, вся сила, весь разум… что останется от Рейфа Эррама, когда Маятник будет отброшен, — труп? Может, и не труп, а что похуже. Калека, еле живое существо с разумом, выжженным дотла катализаторами и запредельным усилием, лишенное магии, рассудка, сил, обреченное до последнего дыхания таращиться в пустоту бессмысленным взглядом, выхаркивающее остатки жизни с каждым вздохом. Уж лучше и правда сгореть дотла, чем догнивать бессознательным обрубком распадающейся плоти… но так или иначе, а конец один — Рейфа больше не будет. Он ходит, улыбается, разговаривает — но он приговорен, и это его последние дни.
Последние, и других не будет.
Не потому ли так неожиданно полюбился ему дом, еще недавно казавшийся таким чужим, что это его последний дом? Не оттого ли до щемящей нежности прекрасна Мелла, что отражается она в его умирающем взоре? Не тем ли дороги ему жители Меллы, все до одного, что вошли в его душу за несколько дней до небытия? Это ведь правда, что в предсмертный миг все делается ярче, острее — все, чего не замечал, пока жил, все, что так больно будет терять, все озаряется последним светом…
Вспышка молнии — последняя, предгибельная…
Неужели нужно было подойти к порогу смерти, чтобы эта молния разорвала сердце и в него хлынули наконец улицы, дома, крыши с кошками, чердаки с бельем на веревках, скрип колодезного ворота и стук калитки, лошади и собаки, птицы и деревья — и люди, люди, люди…
Люди, которых он должен защитить.
— Не смотри на меня так, Кэри, — негромко попросил Рейф. — Давай не будем помирать раньше смерти и бежать впереди себя.
Он протянул руку и слегка встряхнул оцепеневшего юношу за плечо.
— Не все так страшно. Договорились?
Кэри вздохнул прерывисто и с усилием кивнул.
— Вот и хорошо. Работаем, Кэри, работаем…
Слово «работаем» было для Кэри поистине волшебным. Оно могло пробудить от сна, вывести из шока — возможно даже, воскресить из мертвых. «Работаем, детка», — говорила мама, когда они вдвоем разбирали бисер и стеклярус по цвету. «Работаем, Кэри», — говорил папа, вкладывая резец-«косячок» в неловкие от усердия детские пальцы. «Это кто это тут устал? Работаем!» — говорил учитель фехтования, когда с Кэри лился не седьмой пот и даже не десятый. Все детство, вся ранняя юность Кэри прошли под это слово. Может, оно и не самое подходящее для рыцарского романа о благородном мстителе — но что поделать, если роман оказался хоть и рыцарский, но какой-то неправильный…
Правильные рыцарские романы Кэри доводилось читать во множестве — и все они были на один лад. Все они начинались с того, что предки главного героя жили и не тужили — до тех самых пор, покуда коварным врагам не приходило в голову злополучное их семейство зачем-то извести. Иногда благородных предков старались сжить со света ради денег и земель, иногда — за принадлежность к запредельно древнему роду, нередко — просто из любви к искусству, потому что никаких внятных причин для скоропостижной ненависти отыскать нельзя было даже с помощью мага, сведущего в следственной экспертизе. Беспричинная злокозненность врагов, впрочем, придавала сюжету некое приятное разнообразие — потому что действия их таковым не блистали. Враги исправно одерживали победу — посредством оружия или клеветы, смотря по ситуации, — но итог оставался неизменным. Не запятнанная ничем супружеская чета (или только овдовевшая супруга, если сочинитель был уж очень наклонен к трагическим эффектам) отправлялась в изгнание, дабы влачить свои жалкие дни, или что уж там полагается влачить, в нищете и бесправии. Однако не тут-то было. В изгнании у несчастной четы неизменно рождался мальчик — разумеется, одаренный всеми мыслимыми и немыслимыми доблестями. Восхитительное дитя подрастало, узнавало тайну своего рождения, проникалось по отношению к врагам вполне закономерной ненавистью, после чего с несомненностью показывало злобным гонителям, в какой цене нынче лихо на развес и поштучно, а также демонстрировало остроту своего клинка — настолько успешно, что в финале обычно в живых, кроме мстительного дитяти, не оставалось никого. Ну что это за роман, если ставший мстителем мальчик не увеличит вдвое размеры городского кладбища?
Неправильный это роман. Но лишенное наследственного титула и имущества семейство Орсит в правильный роман никак не умещалось. Хотя бы уже потому, что родился у Орситов не мальчик, а девочка.
А еще потому, что лишились всего Орситы никак уж не безвинно.
Дед Кэри с раннего детства — или, как обыкновенно говорили в Ниале, еще молочных зубов не избыв — бредил стародавними свободами суверенного княжества. Каких таких свобод не хватало отпрыску знатного дворянского рода, во всю свою жизнь не знавшего утеснений, понять было с ходу мудрено. Тем более нелегко понять, каких свобод недоставало Ниале с тех пор, как княжество лишилось самостоятельности и вошло в состав королевства. Ни одно из присоединенных княжеств не душили поборами и налогами, местных уроженцев не ущемляли в правах, не заставляли насильно перенимать чужие им обычаи. Жизнь текла, как и прежде. Впрочем, если дотошно изучить список свобод и вольностей княжества Ниале, одной в нем все-таки по сравнению с прежними временами недоставало — свободы объявлять войну другим княжествам, когда вздумается. Именно ради ее сохранения Ниале в период Разделенных Княжеств отвергало любые союзы — потому что открывать военные действия пришлось бы уже не по собственной воле, а по уговору с союзниками. Именно эту свободу отнял у Ниале король, присоединивший обескровленное долгой войной княжество к своему королевству. К этому времени от населения Ниале осталась хорошо если треть — и уцелевшие не посчитали отказ от права начинать войну бесконтрольно таким уж большим лишением. Да и с кем воевать — с другими частями королевства? Или с кем-нибудь из сопредельных стран, которые сравнительно небольшому княжеству просто не по зубам? Однако выжженные поля зарастают пшеницей, разрушенные города отстраиваются заново, обезлюдевшие дома заселяются вновь… заселяются теми, кто уже не помнит, что такое война, но отлично помнит, что их предков лишили права ее начинать. А что может быть притягательнее запретного, заманчивее отнятого?
Юнцы, помешанные на старине, — дело обычное. Чем же и бредить юности, как не древностью? Куда хуже, когда время пытаются и в самом деле повернуть вспять, и уже не юноши, а люди взрослые. Деду Кэри, Лорну, когда он ввязался в заговор, было уже хорошо за сорок, его сын Иллер был уже два года как женат и уже лет пять как пытался образумить неугомонного отца. О заговоре Иллер, понятное дело, не знал ничего, но взгляды отца для него не были тайной — и он их ни в малейшей малости не разделял. Оба Орсита, старший и младший, были люди неподатливые, но способные уважать взгляды друг друга. Однако знай Иллер о том, что его отец подался в заговорщики, навряд ли его уважения хватило бы на такой случай. Тянуть Ниале назад, во времена всеобщей резни? Да Иллеру бы и в страшном сне не приснилось такое безумие! И уж тем более безумие — надеяться, что заговор горстки местных аристократов успешно перерастет в мятеж, мятеж — в победоносную войну и Ниале отделится от королевства! Такое случается, если государство стоит на грани развала — но не при сильном правлении в благополучной стране.