«Что ж, если король сжигает эльфийские свитки и прочие старые книги, чтоб они не достались вот таким вот… можно ли его осуждать?» — подумал старый книжник. И сам себе ответил: «Можно. Нужно его осуждать. Знания не должны доставаться негодяям и мерзавцам, но нельзя их отнимать у хороших людей. Ведь есть же где-нибудь хорошие люди?! Есть, конечно. Вот только никого из них не окажется здесь завтра вечером. Никого. А значит, придется ему поступить так, как поступает и велит поступать его величество Дангельт. И пусть его потом осудят. Справедливо осудят. Он не станет спорить. Он уже сейчас согласен с обвинением. Он сам подпишет себе приговор. Сам, потому что нельзя уничтожать знания. Нельзя. Вот только и выхода другого нет».
Книжник ждал, стоя перед закрытой дверью. Они возникли из ночной темноты, продавили сумрак пугающей тяжестью своих теней и приблизились, будто бы на ходу обретая земную плоть.
— Мы пришли, старик, — сказал вчерашний незнакомец. — Мы пришли, как я и обещал. Пришли освободить тебя от опасной заботы. Можешь выносить свои свитки.
— Заходите и берите. — Хранитель распахнул дверь и шагнул в сторону.
Незнакомец подался вперед и тут же отпрянул. Из распахнутой двери вырвались жадные языки пламени.
— Проклятье! А рукописи?! — взвыл он.
— Я же сказал — заходите и берите! — с нажимом повторил старик. — Они там!
Он уже не боялся. Ни людей короля, ни этих… кто бы они ни были. Он совершил самое ужасное в своей жизни деяние — поджег все то, что собирал с такой любовью, хранил с такой заботой… так что еще могло его испугать? Уж точно что не их перекошенные от бессильной ярости рожи! Бессильные. Это они-то. При мечах, при черном колдовстве — бессильные. Против него, маленького, слабого, — бессильные. Что они могут? Всего лишь убить его? Ну так это уже поздно. Он сам убил себя, когда поджег все самое любимое, что у него было. Поджег, потому что понял: нельзя отдавать злу то, что пытаешься сохранить для добра.
Вот и стоит зло, растерянное, у открытой двери, стоит, не зная, что предпринять, даже смешно смотреть, право слово!
— Ну? Что ж вы не заходите? Или у вас специального такого перстенька, чтоб огонь гасить, нету? — насмешливо промолвил старик. — А я и не знал! Думал, имеется.
Чувство невероятной, давно не испытываемой свободы охватило его, подобно тому как пламя охватило рукописи. Он уже умер, так чего ему бояться? И кого? Неужели этих?!
Они заметили его наконец. Отвели глаза от пляшущего пламени. Их руки потянулись к мечам. Что ж, он заранее знал, что так будет. Знал и не боялся. Теперь, когда в пламени умерла его единственная любовь, любовь, которую он сам отдал огню, к чему ему делать вид, что он все еще жив? Ходить, говорить, дышать? Нет уж. Хватит.
Вчерашний незнакомец первым вытянул меч из ножен.
И первым умер. Прилетевшая из темноты стрела прошила его навылет. Он упал, не выпуская из рук меча, ткнулся головой в землю у самых ног старика и замер, недвижный и все же страшный в своей недвижности. Его длинные волосы рассыпались по земле. Старик только рот открыл от изумления. А стрелы посыпались так часто, что скоро вокруг совсем никого не осталось. Спутники страшного незнакомца все до единого лежали мертвыми. Лишь некоторые успели выхватить мечи, а вот пустить их в ход не удалось никому. Да и против кого? Тьма надежно хранила неведомого стрелка, а вот охотников за эльфийскими рукописями освещал горящий дом.
Старик с недоумением смотрел на лежащие у его ног тела.
Странно. Он ведь уже умер, так почему же остался жить? А эти… они должны были убить его, так почему же умерли сами? Зачем эти стрелы? Зачем все? Его спасли? Зачем? Разве он кого просил? Зачем ему жить, раз он уже умер? Рукописей больше нет, а значит, и его нет тоже.
Он поднял глаза и дерзко посмотрел в окружающую ночь.
Он никого не просил себя спасать. Никого. Он все равно умрет, слышите? Постыдно предать огню бесчисленное множество миров, а самому спрятаться в жизнь. Он не трус. Он умрет. Он сумеет.
Легкие шаги в темноте он скорей угадал, чем услышал. Легкие как ветер. Как шелест камыша. Как шепот ручейка в полдень. Шаги серебристые, как сумерки…
— Здравствуй! — прозвучало из темноты.
Он не ответил. К чему мертвым отвечать на нелепые возгласы живых?
— Ну, если эти мертвые при жизни были знакомы с правилами вежливости, почему бы им и не ответить? — донеслось из темноты.
— Потому что нелепо желать здоровья мертвому, — поневоле откликнулся старик.
И вздрогнул, вдруг сообразив, что в первый-то раз он промолчал. Так что, неведомый собеседник мысли его прочел, что ли?
— Не вижу ничего нелепого в том, чтобы пожелать здоровья мертвому, — откликнулся его собеседник. — Что ж мне, болезни тебе желать, что ли? Мало того что ты умер, так еще и заболеешь! Представь, как это будет ужасно! Начнешь чихать, кашлять, сморкаться, какая уж тут смерть, сам подумай!
Из темноты вышагнул… нет, эльфа старик узнал сразу. Это ж кем быть надо, чтоб эльфа не узнать! Королем, не иначе. Известно ведь, что его величеству под каждым кустом эльфы мерещатся. Вот он и вешает что ни день обычных людей, кои ему эльфами представляются. Но не узнать настоящего…
Вот когда не то что умереть захотелось, а и вовсе никогда не рождаться. Не быть. Никогда не быть.
Сжечь целую эльфийскую библиотеку. Эти злыдни всего лишь забрать ее хотели, а он… Убийца.
Эльф молча смотрел на него. Без гнева, без ярости, без обиды даже.
«Да что ему, все равно, что ли?!»
— Почему ты так неправильно думаешь? — удивленно спросил эльф. — Ты же все правильно сделал.
— Правильно?! — Книжнику завыть хотелось, а непослушные губы едва шепчут.
— Правильно, — уверенно кивнул эльф и шагнул в горящий дом.
Старик даже закричать не успел. «Мало того что рукописи сжег, так еще и эльфа…» А эльф уже выходил обратно, и его руки были полны свитков. Эльфийских рукописей, совершенно не тронутых пламенем. Тех самых рукописей, что хранитель так старательно предал огню. Эльф сложил перед ним свитки и вновь шагнул в дом. И еще. И еще.
— Разве… разве эльфийские рукописи не горят? — потрясенно спросил старик, узрев перед собой всю библиотеку в целости и сохранности.
— Горят, — улыбнулся эльф. — Еще как горят. Разве ты не видишь, что это — сгоревшие рукописи?
— Сгоревшие?
— Ну конечно, — кивнул эльф. — Их теперь никто никогда не увидит. Кроме тебя и тех, кому ты их дашь. Ты заслужил это право, право выбирать, кому доверишь эти знания.
«Перстень!» — почему-то подумал книжник. Эльф поморщился и протянул руку. Ни на миг не задумываясь, хранитель вытащил из кармана перстень и протянул эльфу.
— Жалеть не будешь? — держа перстень на ладони и глядя в глаза, улыбнулся эльф.
— Буду! — с отчаяньем выдохнул старик. — Но… ну его вовсе! Будь оно проклято — такое знание!
— Оно проклято, — очень серьезно кивнул эльф и сжал руку в кулак.
А когда разжал, на ладони не было ничего, кроме пепла. Набежавший ветер мигом его развеял.
— Знание нельзя украсть, — сказал эльф. — Помнишь поговорку, что краденое лекарство становится ядом?
— Помню, — кивнул хранитель.
— Здесь то же самое. Знание можно только заслужить. Усердием. Или подвигом.