Однако старый Шиммель опомнился быстро. Нечего убийцу пугать до срока. Пусть за все ответ даст!
Тем более что в толпе и плащ господина начальника стражи мелькал — богатая ткань, хорошая краска! У мастеров Роннен Крим одежу шьет, сразу видать. А придет срок — Шиммель Гернзон ему так пелены окрасит, что Вдали привратники ахнут. Чтоб он сто лет жил, наш начальник стражи…
Господин Крим слушал старого мастера, удивленно приподняв бровь. Пару раз попросил не тыкать в молодчика пальцем — «дабы не спугнуть». Сам бросил украдкой взгляд на многократно помянутую мантию.
— Не вижу ничего… Черный цвет — он черный и есть.
— Да как же так, господин Крим, — чуть не плакал Шиммель. — Ну что ж вы не видите, когда левый рукав обычной тополиной краской покрашен, ее из корней и стеблей вываривают, а правый — та самая, моя краска! «Глаза ревнивца», черный орех и змеевик в пропорции… Господин помощник налогового инспектора пеленами супруги весьма довольны были… Нету просто черного цвета, господин начальник стражи! «Глубокая ночь» есть, «глаза ревнивца», «бездна», оттенки опять же…
— Успокойтесь, почтенный мастер, я вам верю. Сколько же оттенков черного вы в состоянии различить?
Шиммель озадаченно захлопал выцветшими от старости ресницами.
— Сорок точно смогу, а там как боги укажут…
— Хорошо, почтенный мастер. Обещаю, что лично расследую ваше заявление со всем тщанием.
— Что скажешь, Иана?
— А что мне сказать-то, Роннен? — Магичка поежилась, тоскливо покосилась на бутыль с пивом. Похоже, выпивка откладывалась: для чароплетства нужна трезвая голова. Неплохо бы и попоститься немного… — Если и есть способ отделить краску от краски, то я его не знаю. Сорок оттенков, говоришь? Ну, можно гонца послать в Академию, запрос сделать…
— Некогда. Пару дней старик Шиммель язык за зубами подержит, а затем разойдется — не унять. Мне здесь только самосуда не хватало. И так на стражу уже косятся — дескать, не уберегли, куда смотрят… Мне нужно точно знать, виновен этот малый или нет.
Иана лишь головой покачала. Таков уж он, Роннен Крим: виновного в пыль сотрет, невиновного не тронет, хоть всем городом требуй. За то и любим.
— Кто он хоть, обляпанный этот?
— Младший писарь при бургомистерской канцелярии. Хвастан Киворов, двадцать лет парню, обручен с Маланкой Долговой, священнической дочкой. Ничего особенного, даже в запой не уходил ни разу.
— Серый, скучный человек, — хмыкнула магичка. — От таких всего можно ждать…
Помолчали. Затем Иана неуверенно тронула Роннена за рукав:
— Есть идея… Но учти: если он искренне считает себя невиновным — может не сработать.
— Даже если он убийца?
— Даже если так.
Идти потемну домой не хотелось. Но господин начальник стражи свалил на бургомистерскую канцелярию столько срочной работы, что выбирать не пришлось. И каракули эти разбери, и красиво перепиши, и господину бургомистру завтра к утру предъяви. А кому отдуваться? Верно, младшим писарям! Старшие-то еще к вечерней молитве засобирались. Эх, боги, за что караете?
Хвастан знал за что. Но знание это от себя гнал. Уходи, беда-горе, за три моря, на четыре ветра развейся пеплом… Он, Хвастан, самый умный. Еще в детстве видал, как приглашенный губернский некромант поднимает убитого в пьяной драке солдатика. Чтобы тот указал виновного, чтобы огласил, от кого принял смерть.
Дура-Агашка ничего не скажет. Хвастан ударил со спины, а потом еще и голову отсек для верности. Нечего к священникам на исповедь напрашиваться, нечего его, Хвастана, этим пугать!
Страшно было — ужас как страшно! Но девка виновата сама. Вначале на шею вешалась, а потом вдруг заартачилась. Замуж она хочет, ишь ты! Могла бы понять, что ему, почтенному горожанину из хорошего рода Киворов, не пара дочка пьянчуги-лесоруба!
— Ты сама во всем… — булькнул парень внезапно поднявшемуся с земли призраку. И лишь затем начал хватать ртом воздух и громко икать.
Призрак был красив и печален. Казалось, смерть придала Агашке Плесь утонченности. Правой рукой девушка прикрывала живот, в левой же покоилась голова. Распущенные волосы мели дорожную пыль.
— Чем же провинилась я перед тобой, любый? — Из мертвых глаз закапали слезы, серебряной дымкой развеиваясь в стылом ночном воздухе.
— Сама… ты сама! — завизжал младший писарь, отскакивая назад. Увы, там была стена скобяной лавки. Чувствительно приложившись копчиком, Хвастан, казалось, обрел второе дыхание. — Уходи… кыш, кыш, проклятая девка! Убирайся в Черную Даль, тебе там место!
— Ребенка тоже в Черную Даль погонишь, любый? — Призрак побледнел, но и не думал сдаваться. — Душу невинную зачем убил?
— Я тебе деньги совал, дура! Сама не взяла! И только посмей подойти к моей невесте или ее отцу — еще раз убью! Сто раз убью!
— Полагаю, довольно. — Холодный голос Роннена Крима казался абсолютно неуместным, однако призрак застыл, словно лишился и тех жалких остатков жизни, что его поддерживали. — Все ли вы слышали, почтеннейшие?
Запинающийся хор голосов, в котором Хвастан узнал и бас бургомистра, и скрипучий тенорок собственного начальника, подтвердил: да, слышали. Все.
Этого не может быть!
— Достаточно ли слов, услышанных вами, дабы обвинить сего юношу?
— О да!
— Вполне…
— Несомненно! — А это голос господина судьи. И он здесь?
— Тогда, я беру этого юношу под стражу. Иана, убирай фантом.
С тихим шелестом призрак развеялся, полыхнув напоследок зелеными искрами. Вперед выступили дюжие стражники. Хвастан затравленно огляделся, дернулся бежать, но вислоусый молодчик заступил ему дорогу, и парень поник.
— Не можешь без выкрутасов. Тут не красота нужна была, а достоверность, — шепнул начальник стражи магичке. Та пожала плечами.
— А это не я, Роннен. Такой Агашку видел убийца. И так он себе представлял мстителя из Дали.
— Почему же убил красавицу?
— Думаю, потому что богатство красивей.
Шиммель Гернзон видел в этой жизни многое. Даже на войну по молодости сходил. В обозе, правда, но кому, по-вашему, трупы доводится зарывать? Вот то-то же.
Происходящее старому Шиммелю не нравилось. И особенно ему не понравилось, когда судья отстранился от дела, провозгласив: «Пусть убийцу судит народ!»
Народ был хмур, зол и с утра пьян. Фенон Плесь рычал непристойности, и его слушали. Мельник Ивося принес дрын. Идея пришлась по вкусу, и скоро палками, топорами и засапожными ножами похвалялись многие.
Толпа требовала выдать Хвастана. Горячие головы предложили пустить Киворам на двор красного петуха, но на подступах к дому пьяных мужиков встретили стражники и магичка, тут же напустившая на бедолаг заклятье протрезвления. Противопохмельное заклятье Иана то ли забыла наложить, то ли силы не хватило… Пришлось снова идти в кабак.
Старый Шиммель любил свой город. Но сегодня друзья, знакомые и собутыльники представлялись ему уродливым зверем. Зверь хотел крови.
Город хотел растерзать убийцу.
Шиммель Гернзон не вышел бы на улицу — но выволокли, потащили к ратуше, что-то радостно и злобно горланя. Толпа уже знала, кто открыл Роннену Криму имя убийцы. «Герой ты, красильщик! — орал Шиммелю в ухо Ивося. — А ну, еще кого-нибудь выведи на чистую воду! Вот кто у меня прошлого месяца семнадцать медяков стащил? А ну, отвечай! Не покрывай злодеев!» Старый Гернзон отворачивался от бьющего в нос сивушного духа, хмуро молчал. Затем Ивося куда-то исчез: видать, толпа оттерла.
Бургомистр на крыльце ратуши втолковывал что-то трясущимися губами Роннену Криму. «Лучше для всех», — уловил Шиммель. Начальник стражи кривил губы в холодной усмешке. Глаза его были пусты.
Толпа напирала. «Айда в каталажку!» — завопил пьяный Фенон, но осекся, поймав взгляд Крима. Других, правда, это не остановило.
— В ка-та-лаж-ку!
— Айда!
— Смерть изуверу!
— Доколе ж…
— Смерть!
— Смерть!
И тогда бахнула городская пушка. В наступившей тишине начальник стражи громко и строго произнес: