Нужно возвращаться. Если Жак и был здесь, то ушел, не дождавшись его. А может, он где-то близко. Надо окликнуть еще раз. Реми открыл было рот, но не издал ни звука. В этой серебристо-черной тишине он боялся кричать.
Треснула ветка. Реми, вздрогнув всем телом, обернулся в ту сторону. И время замерло, потому что он увидел.
Они вышли на поляну из чащи, свободно, не таясь. Трое, почти такие, как он и представлял: мощные звери, куда крупнее обычного лесного волка. В один миг Реми разглядел широкие загривки, покрытые короткой блестящей шерстью, мускулистые лапы, способные убить одним ударом, острые настороженные уши. И еще глаза. Узкие щели, вспыхнувшие багровым светом. Глаза, заметившие его, Реми.
Мальчик застыл, словно ноги вросли в землю. Те трое тоже замерли. Несколько мгновений длилось завороженное молчание. Потом тот, что был ближе всего к Реми, шумно принюхался, ощерил пасть и гортанно зарычал.
Этот рык послужил сигналом. Реми стряхнул оцепенение. С коротким писком он бросился прочь, не разбирая дороги. Сзади под тяжелой поступью дрожала земля и с треском лопались сучья. Луньеры начали погоню.
Реми продрался сквозь сосновый подлесок. Колючая ветка хлестнула по лицу, до крови разодрав кожу. Иглы впились в щеку. Шум позади нарастал. Только бы выбраться из леса — полоснула изломанной молнией мысль. Только выбраться!
Хриплый вой прорезал ночь. Реми уже не понимал и не чувствовал ничего, кроме всепоглощающего ужаса перед гонящими его порождениями мглы. Бежать, бежать, бежать. Без оглядки.
Меж молодыми сосенками мелькнуло поле. Реми из последних сил рванулся вперед, но тут наперерез вылетели еще несколько тварей. Мальчик дернулся в сторону, но было поздно. Спину обожгло жаркое дыхание, сильный удар обрушился на плечо, и Реми кубарем покатился по седой от инея траве.
Сознание померкло.
Когда донесся многоголосый вой, в душе отца Кристофа будто что-то оборвалось. Он, столько раз слышавший и более страшные звуки, вдруг ощутил, как леденеет в груди сердце. Он богохульствовал. Он проклинал.
Он проклинал все и вся, но беспощаднее всего себя: свои заблуждения, свою гордыню, свою безумную веру в добро и благородство. Всю свою жизнь, что привела к гибели Реми.
И он знал, что жить с этой ношей не сможет. Не посмеет. Но сначала…
Костыль стучал и стучал по дороге, свободная рука крепко сжимала нож. А лес приближался так медленно.
— Что вы здесь делаете? — Рычащий старался говорить твердо, но голос дрогнул, выдавая его растерянность.
— Мы-то, — недобро ухмыльнулся Сломанный Клык, — мы охотимся… вожак.
Луньеры собрались вокруг. Половина клана, в основном приятели Клыка, но были и другие, раньше с ним дружбу не водившие.
— Охотитесь? — как можно небрежнее спросил Рычащий. — А разве Совет не запретил приближаться к людским селениям?
Кто-то фыркнул, будто Рычащий сказал что-то веселое. Сломанный Клык поморщился.
— Совет нам не указ, — угрюмо произнес он. — Мы луньеры вольные. Так ведь?
Раздалось одобрительное ворчание.
— Вы что задумали?!
— А то и задумали, — с вызовом ответил Клык. — Сколько можно меж двумя елками кружить? От Богиней данного отрекаться? Они говорят, — он мотнул мордой в сторону невидимого за деревьями селения, — мы волки. Так и есть. И мы им покажем, какие мы волки!
Рычащего прошиб холодный пот.
— Нельзя, — пробормотал он. — Есть закон… Разум потеряете…
— У зверя свой разум, — хмыкнул Клык. — И закон тоже свой. Вот что, Рычащий. Мы по округе третью ночь бродим. То венаторы путь перейдут, то еще что. А здесь чисто, ночь сегодня ясная. Самое оно. Будет веселье. Давай с нами… ты же вожак! Пока что.
Рычащий переводил взгляд с морды на морду, и в каждых глазах, в готовых к оскалу ртах, в рыкающем перешептывании ощущал одно: прикажи! Скажи только слово, вожак, и мы серыми тенями потечем по полям, ворвемся в это смрадное место, которое они избрали для своего жалкого житья, и вонзим клыки в ничтожную плоть. Скажи только одно слово, и утром вороны слетятся клевать падаль. Ну же, прикажи. А не то мы сами…
Рычащий медлил. Любые уговоры бессмысленны. Они уже не клан — стая. Они не услышат. Ночь, луна, жажда сильнее разума, сильнее и беспощаднее.
Стылый ветер ерошил шерсть на загривке.
— Где остальные?
— На вершине, — сплюнул Клык. — Слабаки… Так что скажешь?
С опушки провыли дозорные. Человек — различил Рычащий. Человек! Мы гоним человека!
— Богиня послала добычу! — выкрикнул Клык. — Добрый знак, родичи!
Луньеры, мгновенно развернувшись, устремились на зов.
Сломанный Клык фыркнул: «Вот и ответ!» — и метнулся в заросли. Рычащий бросился следом. В облике волка каждое движение давалось легко, словно и не было раны, боли, словно ничего не было.
Гон длился до смешного мало, видно, добыча оказалась слишком слаба. Зов торжествующе взметнулся к зеленым кронам и смолк. Рычащий одним прыжком преодолел поваленное бурями дерево.
Узкая прогалина, пронзительное лунное сияние, стая, плотным кольцом обступившая жертву.
И запахи — смолы, железа, молока… Реми!
Рычащий рванулся сквозь толпу, толкаясь и отдавливая лапы. Луньеры переглядывались, но расступались, давая дорогу.
Реми лежал на земле, раскинув руки. Мучнисто-белое лицо исказилось гримасой ужаса, по щеке темной струйкой стекала кровь. Рычащий склонился над мальчиком. Сердце билось, грудь едва заметно поднималась и опускалась. Слава Луне, живой!
За спиной Рычащего послышалось ворчание. Он обернулся. Луньеры по-прежнему стояли кольцом, теперь вокруг них обоих. Угрюмые взгляды, сомкнутые челюсти. Пока сомкнутые.
Сломанный Клык, сминая тяжелыми лапами мох, вышел чуть вперед. Багровые глаза недобро блеснули.
— Порви щенка, вожак. Попробуй людской крови.
Рычащий покачал головой, ощущая, как шевельнулись, двигаясь, живые стены. Сломанный Клык ощерился:
— Что с тобой, Рычащий? Что тебе до человечьего выродка? Прокуси его глотку и веди нас в деревню. Или ты… испугался?
Стая зароптала. Вожак не может быть трусом, а трус не должен быть вожаком. Иначе Луна проклянет всех.
— Шкура продажная! — взвизгнул кто-то из толпы. Рычащий не понял кто.
— Бей его, Клык!
Рычащий опустил глаза. Не объяснить. Не достучаться до того, что люди называют душой. Силу усмиряет только сила.
Сломанный Клык презрительно харкнул на траву. Рычащий еще ниже склонил голову. Клык шагнул вперед. Трус, проглотивший оскорбление, достоин смерти добычи.
Но коли в час крови труслив и неловок будет удар…
Ближе, Клык.
Что опаснее всего под луной? Пламя пожара и бешенство загнанного зверя.
Помнишь, Клык? Или позабыл?
Ближе, еще ближе. Вот сейчас…
Серебристо-серая молния пронеслась над поляной и обрушилась на Сломанного Клыка. Тот, не устояв, повалился навзничь. Стая отпрянула в стороны, и сплетенные тела клубком покатились по земле, ломая валежник.
Клык был опытным бойцом. Острые зубы то и дело клацали у горла Рычащего, но тот каждый раз чудом уворачивался, чувствуя, как сознание затопляет властная, пугающая ярость.
— Убью, — прохрипел Клык, и в тот же миг Рычащий изловчился и саданул его в челюсть.
Противник взвыл и ослабил хватку. Есть!
Рычащий рванулся на свободу, снова ударил и прижал поверженного к земле. Затрещали кости. Рычащий поднял верхнюю губу, показав знаменитую луньерскую ухмылку, и впился клыками в левое ухо, ставя сопернику метку побежденного.
Кровь была совершенно обычная на вкус. Горячая и солоноватая.
Сломанный Клык дернулся и обмяк. Рычащий поднял голову. Обвел взглядом отступившую стаю.
— Кто-то желает отправиться в Леса Предков до срока? — хрипло проговорил, нет, прорычал он. — Есть такие?
Луньеры молчали, переглядываясь. Тонкие струйки пара вырывались из ноздрей и таяли в морозном воздухе. Шумели сосны.
— Решили стать волками? — Рычащий подался вперед, и луньеры невольно попятились. — Дикими и свободными, да? А вы подумали, что будет с теми, кто остался там, в пещере? С женщинами, со щенками? Вот ты, Крепыш, — Рычащий в упор смотрел на молодого луньера, — почему ты здесь? Твой отец хворает, кто защитит его, если придут венаторы?