К какой категории относился Алексей Алексеевич Брусилов?.. Можно предположить, что он радовался отстранению от власти Николая II и одновременно огорчался падению монархии, страшился неизведанного и в глубине души надеялся на повышение, надеялся «встряхнуть» застоявшуюся армию и встретить в 1917-м желанную Победу… Многое намешано в человеке, и очень просто замазать его какой-то одной краской: черной, белой или красной.
Очень точно о Брусилове весны—лета 1917 года сказал современный военный историк В.Н. Суряев: «Есть люди, которые в период более или менее стабильной обстановки в стране, являясь частью государственного аппарата, добросовестно выполняют свои обязанности. Но когда происходят экстраординарные события, например революция, привычный жизненный уклад рушится. В этой ситуации они начинают подстраиваться к новым политическим реалиям… Отсутствие гражданского мужества в сочетании с беспринципностью не позволяли им даже критиковать анархию, захлестнувшую армию и страну. О том же, чтобы противодействовать хаосу и подвергнуться тем самым обвинениям в контрреволюционности, не могло быть и речи: это грозило опасностью для жизни».
Свою позицию главнокомандующий Юго-Западным фронтом четко обозначил в интервью корреспонденту газеты «Новое время», данном 9 марта. Тогда Брусилов сообщил, что, по его мнению, в армии до окончания войны «не должно существовать никаких партийных или политических споров». Однако на деле придерживаться этой единственно верной позиции оказалось крайне сложно — политика уже хлынула в армию, и Брусилову приходилось считаться с новой обстановкой. Насколько это удавалось, можно судить хотя бы по таким примерам — уже в начале марта солдаты Юго-Западного фронта выходили на митинги с плакатами «Да здравствует народный герой генерал Брусилов!», а вступительную речь генерала на съезде фронтовых комитетов 7 мая встретили такими овациями, что сам Брусилов с трудом убедил присутствующих перестать аплодировать…
Впрочем, у большинства высших и старших офицеров такая готовность Брусилова служить новой власти вызывала только отторжение. Биограф А.И. Деникина Д.В. Лехович писал: «Безудержный и ничем не объяснимый оппортунизм Брусилова, его погоня за революционной репутацией лишали командный состав армии даже той, хотя бы чисто моральной опоры, которую он видел в прежней Ставке». А генерал-майор А.В. Геруа относил Брусилова к числу людей, которые «перекрашивались в соответственные модные цвета, не останавливаясь даже перед разложением государственной вооруженной силы».
Сам Брусилов старался не обращать внимания на кривотолки и заниматься прямыми обязанностями — руководством боевой работой фронта. Поначалу главком был настроен вполне оптимистично, во всяком случае, на военном совете Юго-Западного фронта 18 марта 1917 года было принято главное решение: «Армии желают и могут наступать». Это мнение разительно контрастировало с пессимизмом главкомов других фронтов. В рапорте, направленном в Ставку 20 марта, Брусилов настаивал на том, что «мы должны атаковать противника, так как это единственный выход при создавшейся обстановке. При обороне мы будем непременно разбиты, ибо противник легко может прорвать наше расположение в любой точке, — и тогда мы все потеряли». Эта убежденность Брусилова в силах своего фронта заставила Верховного главнокомандующего М.В. Алексеева поверить ему, и 30 марта была отдана директива о подготовке нового наступления.
Однако провести эту директиву в жизнь оказалось крайне сложно. Армией руководили уже не дисциплина и не стремление разгромить противника, а политические реалии момента. Описывая свое посещение 3-й Заамурской пехотной дивизии, Брусилов 24 апреля 1917 года сообщал военному министру А.И. Гучкову: «Я лично убедился, что разрушительная пропаганда мира пустила глубокие корни и тлетворно отразилась на духе этой, прежде геройской, дивизии. Солдаты отрицают войну, не хотят и думать о наступлении и к офицерам относятся с явным недоверием, считая их представителями буржуазного начала. Такое состояние частей действует на соседей, как зараза». В одном из полков Брусилов услышал вполне откровенное высказывание одного из солдат: «Зачем теперь мы будем умирать? Нам дана свобода, обещана земля, зачем же мы будем калечиться? Нам надо сохранить себя, и мы и семьи наши будут этим довольны. Нам нужен мир».
В итоге 1 мая 1917 года на совещании главкомов фронтов в Могилёве Брусилов высказал убеждение, что наступление на его фронте возможно не ранее чем через полтора месяца. А три дня спустя вместе с коллегами он принял участие в совещании Временного правительства в Петрограде, на котором русские военачальники пытались убедить нового военного и морского министра А.Ф. Керенского не подписывать Декларацию прав солдата и гражданина — документ, окончательно лишавший офицерство власти над солдатской массой. Тем не менее декларация, этот «последний гвоздь в гроб старой русской армии», была принята…
12 мая на Юго-Западный фронт прибыл Керенский. В то время нового военного министра России многие с иронией называли «главноуговаривающим» — главная функция Керенского сводилась к произнесению зажигательных речей перед войсками. Поскольку популярность министра в то время была на пике, солдаты с удовольствием слушали Керенского и дружно клялись ему умереть за Родину и свободу. О дальнейшем Брусилов писал так: «Солдатская масса встречала его восторженно, обещала все, что угодно, и ни разу не выполнила своего обещания».
Тем не менее тесное общение с Керенским сказалось на карьере Брусилова в самые краткие сроки. Убедившись в «недостаточной революционности» Верховного главнокомандующего М.В. Алексеева, Керенский 22 мая настоял на его отставке и замене его Брусиловым. Иными словами, Алексей Алексеевич получил тот пост, на который его продвигали еще три месяца назад. Впоследствии Керенский вспоминал: «Возвращаясь в закрытой машине из поездки по Юго-Западному фронту, мы с Брусиловым попали в небывало сильную грозу. Не знаю почему, но именно в тот момент, когда в окна машины барабанил дождь, а над головой сверкали молнии, мы ощутили какую-то взаимную близость. Разговор наш приобрел неофициальный и непринужденный характер, как водится у старых друзей. Мы обсудили дела, которые волновали всех гражданских и военных руководителей, осознававших свою ответственность за судьбу страны… По главным проблемам, стоявшим перед Россией, наши взгляды в основном совпадали, и мы оба полностью отвергали господствующую в верхних эшелонах власти идею, что “русской армии больше не существует”. Мы были убеждены в бессмысленности бесконечных разглагольствований и критиканства, в необходимости наконец проявить мужество и взять на себя риск. В ту поездку в Тарнополь мы успели обговорить много важных вопросов, связанных с предстоящим наступлением, и я тогда же решил, что к началу наступления всю полноту власти в армии следует передать от Алексеева Брусилову».
Со сложными чувствами генерал принимал высшую в русской армии должность. Брату Борису он писал: «Ответственности вообще не боюсь, да и личных целей не имею и славы не ищу, но от всей души желаю и имею лишь одну цель — спасти Россию от развала, неминуемого в случае проигрыша войны…
У меня глубокая внутренняя убежденность, что мы победим и с честью выйдем из титанической борьбы. В таком тяжелом положении Россия еще никогда не была, но чувствую, что мы выйдем из него обновленными и крепкими и все устроится хорошо. Старое правительство действовало безумно и довело нас до края гибели, и это безумие ему простить нельзя. Затхлая и невыносимо гнусная атмосфера старого режима исчезла, нужно, чтобы путем революции народилась новая, свежая, свободная и разумная Россия с ее лучезарным будущим. Теперь же Россия больна, но этого пугаться не нужно, ибо ее здоровый организм вынесет эту болезнь, необходимую для ее развития».
Был ли генерал искренен в этом письме?.. В какой-то степени безусловно да. В то время Брусилов еще верил в свою способность совместить в войсках революцию и дисциплину и привести страну к победе. Иначе не санкционировал бы формирование принципиально новых армейских частей — ударных, созданных на добровольческой основе. По мысли Брусилова, они должны были составить костяк новой, «здоровой» русской армии. И одновременно, всей душой веря в светлое будущее, Алексей Алексеевич не мог не понимать, что Россия и армия катятся в пропасть. Именно в такой момент отчаяния он признался Деникину: