Единственным крупным промахом Алексеева-стратега, допущенным при осуществлении этого отступления, стала сдача крепости Новогеоргиевск (ныне Модлин, Польша). Вместо того чтобы эвакуировать эту крепость, Алексеев настоял на ее обороне. Генерал-лейтенант В.Е. Борисов вспоминал: «Во время борьбы в Польском мешке в первый раз у меня возник сильный спор с Алексеевым. Я… настаивал на очищении нами не только Ивангорода, Варшавы, но и Новогеоргиевска. Но Алексеев ответил:
— Я не могу взять на себя ответственность бросить крепость, над которой в мирное время так много работали.
Последствия известны. Новогеоргиевск оборонялся не год, не полгода, а всего лишь 4 дня по открытии огня немцами, или 10 дней со дня начала осады. 27 июля 1915 года обложен, а 6 августа пал. Это произвело на Алексеева очень сильное впечатление». В Новогеоргиевске сдалось в плен 83 тысячи человек, в том числе 23 генерала и 2100 офицеров (причем комендант крепости генерал от кавалерии Н.П. Бобырь перебежал к врагу), а в качестве трофеев противнику досталось 1204 орудия и более миллиона снарядов — и это в то время, когда каждый снаряд был в русской артиллерии на вес золота… Общие потери русской армии во время Великого отступления также были огромны — 2 миллиона 500 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, 2600 потерянных орудий. Враг захватил Польшу, Литву и Курляндию, не могло больше и речи идти о планировавшемся вторжении в Венгрию…
Позор капитулировавшего после десяти дней осады Новогеоргиевска был смыт героизмом гарнизона небольшой крепости Осовец, державшейся против превосходящих сил германцев 190 дней (!). Кроме гарнизона Новогеоргиевска, ни одна русская дивизия, с боями отходившая из Польши в Белоруссию, не попала в окружение. Ф. Кирилин, автор первого биографического очерка о М.В. Алексееве, так оценивал его роль в выправлении кризисной ситуации 1915 года: «Ум, опыт и неутомимая энергия Михаила Васильевича спасли в этот критический момент Россию. Он сохранил боеспособность Русского фронта… Заслуги генерала Алексеева, разбившего планы немцев уничтожить нашу армию, своевременно будут оценены историей». С ним солидарен и А.А. Керсновский: «На долю генерала Алексеева выпала исполинская задача вывести из гибельного мешка восемь армий — и это когда все сроки по вине Ставки были уже пропущены». Для сравнения подчеркнем, что в 1941 году ни один советский военачальник не смог организовать «стратегическое отступление» в рамках целого фронта…
О том, какие чувства испытывал М.В. Алексеев в дни Великого отступления из Польши, свидетельствует его письмо жене с фронта: «Быть может, было бы лучше, если бы я смотрел и переживал все это нервно, суетясь и волнуясь. Но сохранившееся совершенное спокойствие обостряет боль сознания своей беспомощности, заброшенности. Мой легкомысленный начальник штаба Гулевич живет мыслями, что неприятель понес такие потери, что дальше идти некуда и теперь конец. Я так смотреть не могу и не смею, не имею права, ибо могу погубить армию, дать подобие Мукдена, когда мне отрежут путь внутрь России.
Мне было бы легче, если бы я мог плакать, но я не умею теперь сделать и этого. Только тяжелый-тяжелый камень лежит на моей душе, на моем сознании. Нет, не всегда тягота посылается “по силам человека”, видимо, иногда суждено получать свыше сил. Быть может и вероятно, над моими действиями, мыслями, решениями нет Божьего благословения… Горькую чашу этого пью и я, и те, которых я шлю не в бой, а на убой, но я не имею права не сделать этого и без борьбы отдать врагу многое. Но средства все истекают, а настойчивость богатого и предусмотрительного врага не ослабевает. Вот условия борьбы, над которыми глубоко задумываюсь…»
…3 августа на совещании Ставки Верховного главнокомандующего в Волковыске М.В. Алексеев предложил разделить Северо-Западный фронт на два — Северный и Западный. Главкомом Западного, штаб которого разместился в Минске, был назначен сам Алексеев, главкомом Северного (штаб в Пскове) — генерал от инфантерии Н.В. Рузский, у которого Алексеев в марте принимал Северо-Западный фронт. Западный фронт получил следующие задачи: «1) Прочно удерживать в своих руках Гродно-Белостокский район и фронт от верхнего Нарева до Бреста включительно; 2) Прикрывать пути по правому берегу Верхнего Буга к фронту Брест — Кобрин — Пинск — Лунинец». Кроме того, предписывалось «прочно удерживать крепость Брест и ее район». В тот же день М.В. Алексеев своей директивой объявил состав нового фронта. В него вошли 1-я (командующий — генерал от кавалерии А.И. Литвинов), 2-я (командующий — генерал от инфантерии В.В. Смирнов), 3-я (командующий — генерал от инфантерии Л.В. Леш) и 4-я (командующий — генерал от инфантерии А.Е. Эверт) армии. Эти распоряжения Алексеева были одобрены Верховным главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем. Он отметил, что «не желает стеснять никакими указаниями» Алексеева.
Но август 1915-го был не только месяцем Великого отступления — он был еще и месяцем своеобразного «междуцарствия» в руководстве русской армии. 6 августа решение о возложении на себя обязанностей Верховного главнокомандования принял император Николай II. Но в должность он вступил только 23 августа. До этого числа Верховным оставался великий князь Николай Николаевич (о своем скором смещении он узнал только 20 августа). А император через военного министра А.А. Поливанова практически сразу же предложил М.В. Алексееву должность начальника штаба Верховного главнокомандующего (ту самую, которую великий князь Николай Николаевич просил для него еще в июле 1914 года)… А.А. Поливанов так вспоминал обстоятельства своей поездки 9 августа 1915 года к Алексееву: «В Волковыск прибыли, когда начинало темнеть. Командующий занимал маленький домик в центре города. Я не видел генерала Алексеева с мая. Озабоченный тяжелым положением своих войск, он был, однако, как всегда спокоен и сосредоточен. Он выслушал от меня известие о предстоящей ему обязанности обратиться в начальника штаба при Верховном Главнокомандующем — государе, промолвив:
— Придворным быть я, наверно, не сумею…
При столь критическом положении нашего фронта, требующем непрерывного к себе внимания, генерал Алексеев признавал перемену высшего командования в данную минуту безусловно вредной».
Надо сказать, что Алексеев был не одинок в этом своем мнении. Когда 20 августа Николай II сообщил о своем решении возглавить армию членам правительства, восемь министров из тринадцати подали заявления об отставке в знак протеста. Это было связано, во-первых, с тем, что бывший Верховным с 1914 года великий князь Николай Николаевич пользовался немалой популярностью в армии и обществе, а во-вторых, с общим восприятием личности Николая II в стране. Критикуя его решение, члены правительства в резких тонах указывали, что «народ давно, со времен Ходынки и японской кампании считает Государя царем несчастливым, незадачливым», что Николай II никогда не был полководцем, а следовательно, русская армия под его водительством заранее обречена на поражение.
Однако все обстояло далеко не так однозначно, как представлялось министрам. Великий князь Николай Николаевич давно уже не был тем Верховным главнокомандующим, перед которым трепетали войска — и свои, и чужие. Еще в мае 1915 года он спрашивал Николая II, не хочет ли он назначить Верховным более способного человека. Особенно подкосили Николая Николаевича события лета 1915-го — отступление из Галиции, сдача без боя крупнейших крепостей: Новогеоргиевска и Ковно. Он отчего-то решил, что остановить противника можно будет не ранее чем под Курском и Тулой, то есть заранее соглашался отдать противнику всю Белоруссию и Смоленщину без боя!.. Так что оставить армию в ведении человека, потерявшего самообладание, плакавшего при известии о падении Ковно и оправдывавшего все неудачи фразой «Так Богу угодно», было подобно смерти.