Однажды, когда он вместе с другими реформатами выдерживал осаду в замке святого Андрея, все они собрались на общую молитву. Проповедник, окончив свое напутственное слово к присутствовавшим там передовым борцам за дело Реформации, вдруг сказал, что среди них также, вероятно, найдутся люди, способные проповедовать. Всякий человек с сердцем и дарованиями священника должен в настоящее время проповедовать, и один из них – имя его Джон Нокс – имеет именно такие дарования и такое сердце. «Разве не так? – спросил проповедник, обращаясь ко всем. – В чем же заключается в таком случае его долг?» Присутствовавшие ответили утвердительно: если бы такой человек продолжал хранить молчание, то это было бы так же преступно, как покинуть свой пост. Бедному Ноксу пришлось встать со своего места и отвечать; но он не мог произнести ни одного слова – слезы хлынули у него ручьем, и он бросился вон из капеллы. Эту сцену следует вспоминать чаще.
В продолжение нескольких дней Нокс испытывал крайне тяжелое состояние. Он чувствовал, как ничтожны были его способности по сравнению с величием новой обязанности. Он чувствовал, какое крещение он должен был проповедовать теперь. И он «заливался слезами».
Наша общая характеристика героя как человека прежде всего искреннего вполне применима и к Ноксу. Никто не может отрицать, что, каковы бы ни были вообще его достоинства и недостатки, он принадлежит к числу самых правдивых людей. Благодаря какому-то особенному инстинкту он всегда тяготеет к истине и факту. Одна только истина существует для него в этом мире, а все остальное – призрак и обманчивое ничто. Какой бы жалкой и всеми позабытой ни казалась действительность, в ней, и только в ней, он мог найти для себя точку опоры. После взятия замка Святого Андрея Нокс вместе с другими был сослан, как каторжник, на галеры, плававшие по реке Луаре. И вот здесь однажды какой-то офицер или священник, поставив перед галерниками образ Богоматери, потребовал, чтобы они, богохульники-еретики, преклонились перед ним. «Мать, Матерь Божия, говорите вы?» – сказал Нокс, когда очередь дошла до него. «Нет, вовсе не Матерь Божия! Это – pented bredd – кусок раскрашенного дерева, говорю я вам! Он приспособлен скорее для того, чтобы плавать, по моему мнению, чем для того, чтобы ему поклонялись», – прибавил Нокс и бросил икону в реку. Такое издевательство не могло, конечно, обойтись без самых суровых последствий. Но каковы бы ни были последствия, Нокс не мог изменить своему убеждению: икона, перед которой его заставляли преклониться, для него была и должна была оставаться действительно pented bredd. Поклоняться же куску раскрашенного дерева он был не в силах.
В самые трудные минуты подневольной жизни он ободрял и увещевал своих товарищей не падать духом. Он говорил, что дело, за которое они борются, – справедливое дело, что оно обязательно должно восторжествовать и восторжествует; целый мир не мог бы затушить его теперь. Действительность есть дело рук Божиих, она одна только всесильна. Немало найдется всяких pented bredd, предъявляющих свои притязания на реальность, тогда как они приспособлены скорее для плавания, чем для почитания! Этот Нокс поистине мог жить только фактом. Он цепляется за действительность, как моряк, потерпевший кораблекрушение, за скалу. Он представляет прекрасный пример того, как человек благодаря именно искренности становится героем.
Да, Нокс обладал великим даром. У него был хороший, честный ум, но не трансцендентного склада. В этом отношении он представляется довольно-таки узким, незначительным человеком по сравнению с Лютером. Но по глубоко прочувствованной, инстинктивной приверженности к истине, по искренности, как мы говорим, нет никого выше его; мало того, можно даже спросить, есть ли кто равный ему? В нем билось настоящее пророческое сердце. «Здесь покоится, – сказал граф Мортон на его могиле, – тот, кто никогда не боялся лица человеческого». Он более чем кто-либо другой из передовых деятелей нового времени напоминает древнееврейского пророка. Та же непреклонность, нетерпимость, суровая приверженность истине Господа, производящая впечатление некоторой узости, тот же беспощадный гнев, обрушивающийся во имя Господа на голову всех, покидающих истину. Одним словом, перед нами древнееврейский пророк в обличье эдинбургского министра XVI века. Мы должны брать его таким, как он есть, и не требовать, чтобы он был иным.