Но что я говорю, не только проповедь, но даже наше поклонение, разве оно также не совершается при помощи печатных книг? Разве не истинное поклонение (при надлежащем понимании с нашей стороны) выражается в том благородном чувстве, которое богато одаренный ум воплощает в мелодичных словах и которое вызывает подобную же мелодию и в наших сердцах? В наше темное время во всякой стране существует немало людей, не признающих никакого иного способа поклонения. Разве тот, кто в состоянии каким бы то ни было образом показать нам лучше, чем мы видели прежде: полевая лилия – прекрасна, не указывает нам на эту последнюю как на проявление совершенной красоты, как на слова, написанные рукой великого Творца вселенной и ставшие понятными для всех? Он поет и заставляет нас петь вместе с собою небольшой стих из святого псалма. Несомненно, так. Но насколько же дальше идет тот, кто песнью, словом или каким-либо другим образом заставляет наше сердце отозваться на благородные дела и чувства, отважные помыслы и страдания брата-человека! Он поистине прикасается к нашим сердцам живым углем, взятым с алтаря. Подобное поклонение исходит, быть может, даже из большей глубины сердца, чем всякое иное.
Литература постольку, поскольку она литература, есть «откровения природы», раскрытие «открыто лежащей тайны». Ее довольно верно можно назвать, как выражается Фихте, «непрерывным откровением» божественного в земном и человеческом. Божественное, по самой истине, должно вечно существовать здесь, на земле. Оно раскрывается разными путями, говорит разными языками, различной степенью ясности, и этому делу раскрытия служат сознательно или бессознательно все истинно одаренные песнопевцы и проповедники. Даже в мрачном и бурном негодовании Байрона, несмотря на всю его своенравность и искаженность, можно отыскать следы подобного служения. Даже в сухой насмешке французского скептика, в его смехе над ложью чувствуется любовь и поклонение истине. Что же сказать о гармонии сфер Шекспира, Гете, о кафедральной музыке Мильтона119! Звучит также что-то особенное и в простых, неподдельных песнях Бернса, песнях лугового жаворонка, поднимающегося из низкой бороздки в голубую высь неба высоко над нашими головами и поющего там для нас так неподдельно искренне. Да, и в этих песнях звучит также что-то особенное! Ибо всякое истинное пение есть по своей природе поклонение. То же следует сказать и о всяком истинном труде: пение лишь воспроизводит его и воплощает в надлежащую мелодичную форму. Отрывки настоящих «служб» и «собрания поучений» непростительным образом игнорирует наше обычное понимание, утопают в этом безбрежном пенистом океане печати, который мы небрежно называем литературой. Там их следует искать! Книги – это наша церковь.
Обратимся теперь к правительству. Уитенагемот120, старинный парламент, был великим учреждением. На нем обсуждались и решались дела целого народа, то, что мы должны были делать как народ. Но разве в настоящее время разные парламентские дебаты, хотя название парламента сохраняется по-прежнему за известным учреждением, не ведутся повсюду и во всякое время и притом гораздо более энергичным образом, совершенно вне парламента? Берк121 говорил, что в парламенте заседают три сословия. Но там, в галерее репортеров, заседает четвертое сословие, гораздо более сильное, чем все они. И это не фигуральное выражение, остроумная фраза, а подлинно верный факт, весьма многознаменательный для нашего времени.
Литература – наш парламент. Печать, будучи необходимым результатом письма, тождественна, как я не раз говорил, демократии. С изобретением письма демократия становится неизбежной. Письмо приводит к печати, всемирной, ежедневной, импровизированной печати, что мы и видим в настоящее время. Всякий, кто может говорить, обращается теперь к целому народу и становится силой, получает несомненный вес и значение в деле выработки новых законов. При этом не важно, какое положение он занимает, какие имеет доходы и отличия. От него лишь требуется, чтобы он владел словом, и его станут слушать. Нация управляется всеми, кто обладает в ней даром речи: на этом, собственно, и основана демократия. Примите еще только во внимание, что всякая существующая власть со временем становится организованной силой. Под покровом секретности, в темноте, при наличии всякого рода оков и препятствий она никогда не добьется результата, пока ей не удастся действовать свободно, без помех, на виду у всех. Демократия, если она на самом деле существует, призвана позаботиться о том, чтобы ее существование стало ощутимым.