— Прежде всего, — поучал его Везуби, — нужно встречаться с людьми. Страной правят не теории, а люди. Я знаком со всеми людьми, кто правит Англией, и с друзьями и с врагами, ведь я в силу своего положения — как бы стержень, находящийся в центре всего. Со мной считаются люди всех оттенков политических и социальных взглядов, а потому, куда бы я ни привел вас, вы везде произведете сенсацию. За вас станут драться, Гордон, а я буду стоять в сторонке и смотреть. Очень любопытно будет наблюдать ваш дебют и видеть, что произойдет, когда вы расправите крылья.
Для его дебюта была выбрана роль эксцентричного героя, нового Лоуренса, который, уклоняясь от заслуженной славы, исколесил всю страну на мотоцикле. Тут не было обмана. Гордон сохранил незыблемыми свои «причуды» и на политическую сцену вышел со всем презрением и дерзким хладнокровием человека, который не верит в то, что делает, и в любую минуту будет рад вновь исчезнуть во мраке безвестности. Везуби считал, что лучше не придумаешь, и свою новую статью о Гордоне озаглавил: «Вдохновенный индивидуализм». Это тот вид индивидуализма, писал Везуби, который по плечу лишь человеку с недюжинной душой и с недюжинным интеллектом, простому в своем величии героя. Гений Гордона, по его словам, нашел себе наконец достойное поприще.
Везуби решил начать с официальных правителей — министров — и условился с одним из них, что он примет Гордона в своем кабинете в палате общин. В назначенный час Гордон на своем мотоцикле подкатил к зданию палаты так лихо, что дежурный полисмен, загородив ему дорогу, гневно спросил у него, куда, собственно, он направляется.
— Сюда, — ответил Гордон, ткнув в сторону парламента пальцем.
— Вы что ж, воображаете, что сюда можно так запросто влететь на мотоцикле? — накинулся полисмен на свою предполагаемую жертву.
Мир Смита ожил вокруг Гордона, и с ним ожило прежнее озорство. — Не бойтесь, констебль, — сказал он, — я понимаю, вас смущает мое умное лицо, но все же я сюда по делу.
Полисмен неуверенно покосился на его солдатские штаны (Этот вид? Этот голос?). — А к кому? — спросил он, уже ощущая какую-то неловкость от взгляда ярко-голубых глаз.
Гордон назвал фамилию.
— Пожалуйста, сэр. Но все же так въезжать нельзя.
— А как прикажете въехать?
— Во-первых, попрошу вас убавить скорость, сэр, во-вторых, будьте добры отвести машину вон туда, за угол. Строго говоря, частным лицам вообще не разрешается подъезжать сюда на машинах. Но уж так и быть, на этот раз сделаю для вас исключение. Поставьте свой мотоцикл вон там, только тихонечко…
Незаурядность Гордона была признана, но он уже утратил к этому интерес.
— Спасибо, — вежливо сказал он полисмену. — Сейчас все сделаю.
Мотоцикл с треском и грохотом сорвался с места, промчался вокруг выстроившихся на стоянке автомобилей и с визгом затормозил в указанном месте. На этом самоутверждение Гордона кончилось. Он снял кожаную куртку, небрежно бросил ее на сиденье мотоцикла и вступил под своды парламента в своей солдатской одежде.
Везуби уже дожидался в зале заседаний одного из комитетов. С ним был и министр — седеющий брюнет неопределенного возраста, бывший шахтер, шотландец, по фамилии Мак-Куин; он сразу стал извиняться перед Гордоном, что вынужден принять его в этой большой комнате с готическими сводами, не располагающей, по его словам, к душевному разговору.
— Тут ведь живой голос мертвым становится, — сказал он.
Это было верно. Высокие холодные стены словно сплющивали человеческий голос, превращая каждое слово в глухое, мрачное уханье. Впрочем, зычный негибкий голос Мак-Куина выдерживал это испытание. Министр был небольшого роста, плотный, коренастый, как пень; Гордон подумал, что вот, должно быть, человек, которого не перешибешь (в прямом, физическом смысле). Речь его была уснащена яркими, образными простонародными оборотами.
Именно голос был тем средством, с помощью которого он бросал вызов миру. Уже через минуту стало заметно, что между ним и Везуби идет что-то вроде состязания в личных достоинствах. В этой игре Везуби служили козырями гибкие модуляции его голоса и свежее выхоленное лицо. У Мак-Куина были свои козыри: живой взгляд, неутомимая энергия, настойчивость, знания и природный ум, не нуждавшийся в муштре. Он, не стесняясь, пускал все эти козыри в ход, а Везуби, чтобы уравнять шансы, то и дело называл министра его ходячим фамильярным прозвищем «Куини». Гордон решил, что они, вероятно, приятели и сближает их именно этот спор между культурой оплаченной и культурой, бесплатно приобретенной.