— Так вот, — начал Мак-Куин, с явным удовольствием опускаясь в кожаное кресло и обращаясь к Гордону тоном, каким он разговаривал в парламенте или министерском кабинете. — Из всех министерств мое, собственно, дальше всех от иностранных и колониальных дел. Эти дела у нас захватили в свое ведение интеллигенты; исключение составляет один Бевин. — Он сморщил лицо в усмешку и подмигнул Везуби.
Слушая, Гордон продолжал делать выводы о своем собеседнике. Он знал, что смолоду Мак-Куин толкал вагонетки в угольной шахте, но впоследствии занялся не то партийной, не то профсоюзной деятельностью и на этом сделал карьеру. В то же время он самоучкой ухитрился получить образование, каким мог похвастать не всякий из поносимых им интеллигентов.
Как только Гордону стало ясно, что за человек перед ним, он решил положить конец прелиминариям и сразу начать свое политическое образование. Он стал задавать вопросы практические, конкретные политические вопросы. Впервые в жизни ему пришлось вести такой разговор, но он не пытался ничего обойти и выпаливал один вопрос за другим, как будто политическая теория должна содержать в себе ответы на все и, чтобы получить ответ, нужно только правильно поставить вопрос.
— Что такое, по-вашему, социализм? — было первое, что он спросил.
— Общественная собственность, — последовал ответ.
— Вы считаете неизбежной классовую войну?
— Классовый антагонизм — пожалуй, но классовую войну — нет!
Мак-Куин из любезности не возражал против этого лабораторного метода, и они продолжали перебрасываться вопросами и ответами, точно горячими угольями, пока, наконец, Гордон не закричал: — Но в этом же нет никакой логики!
— Господи боже! — Мак-Куин усмехнулся с видимым удовольствием. — Если вы ищете логику в человеческом поведении, вы пришли не по адресу: вам не политический деятель нужен, а священник.
— Я не ищу логики в человеческом поведении. Я ищу логику, на основе которой я мог бы действовать.
— Социализм — единственное логическое основание для человеческих действий.
— Для войны, например?
— Социализм покончит с войнами.
— Тито и Россия уже готовы напасть друг на друга.
— Россия не социалистическое государство.
— А какое же? Капиталистическое?
— Нет, нет. Там существует государственная собственность — она существовала и у нацистов, — но это страна суровой и невежественной диктатуры, стремящаяся экспортировать свою, азиатскую марку коммунизма.
— Как вы можете этому помешать?
— Социал-демократия помешает распространению коммунизма.
— Вы сумасшедший! — сказал Гордон, пожимая плечами в знак того, что отказывается от продолжения разговора.
— Не больше, чем вы, приятель.
Мак-Куин смотрел на Гордона и улыбался — добродушно, но без всякого юмора. Они сидели в углу большой комнаты, и четвертым в их обществе был довольно грязный и не слишком лестный для оригинала бюст Питта. — Так-то! — сказал Мак-Куин. — Мы с вами оба доехали, видно, в жизни до такой точки, где размышление неотделимо от действия. Я начал с действия и к размышлению пришел потом. Вы начали с размышления, а потом пустились в героические дела по своему вкусу. Так что мы с полным правом можем друг друга величать сумасшедшими.
— Браво! — вскричал Везуби.
— Вот Вез — другое дело, — продолжал Мак-Куин. — Он вообще не знает, что значит, действовать. Он не искушен ни в уличных боях, как я, ни в вооруженных схватках, как вы.
— А я и не стыжусь признаться, что не сочувствую насилию, — сказал Везуби, явно не желая поддаваться на провокацию. — Продолжайте, продолжайте! Я так и знал, Что вы отлично споетесь. Потому я и привел его сюда. Но забудьте про меня, Куини. Не во мне дело. Гордон не знает, к чему себя приспособить на родине, и ждет от вас совета.
Мак-Куин встал и принялся в раздумье шагать по комнате, повторяя: «К чему приспособить. К чему приспособить». При каждом повороте он сильно вдавливал в ковер свои безобразные башмаки. Гордон понял, что Мак-Куину физически приятно ощущать все эти предметы парламентской обстановки, ступать по ним, сидеть на них, касаться их своими квадратными пальцами.