— В известном смысле так оно и есть.
— Это уже гандизм, Джек. Отсюда недалеко до утверждения, что нищета есть добродетель, а слабость — сила.
— Ну и что же? В этом, по крайней мере, Ганди был прав. Разве он не доказал силу отказа от силы? Разве не доказал безграничную мощь истинного пацифизма?
— Глупости! Его собственная судьба его опровергла. Ведь он пал жертвой насилия.
Джек вздохнул. — Пусть так, но его вера и его учение продолжают жить.
— Ошибаешься, Джек. Через пять-десять лет Индия, страна вопиющей нищеты, испытает такие потрясения, каких не знало еще ни одно азиатское государство, каких не знал даже Китай. И, как все восточные страны, она отойдет к марксистам. Пацифизм никогда не мог помешать насилию, Джек, и никогда не сможет. Это противоречило бы всем законам истории, действительности и человеческой природы.
Тишина сельской ночи, погасший огонь в камине, еле слышные скрипы и шорохи где-то в недрах старого дома были мирными союзниками Джека в этом разговоре.
— А все-таки, — сказал он упрямо, — пацифизм — это единственная пристойная нравственная опора в том мире, в котором мы живем.
— Пацифизм и техника?
— А что? В разумном сочетании они могут спасти человечество.
— Но они не сочетаются. Техника неизбежно ведет к насилию.
— Не всегда.
— Всегда! — настаивал Гордон. — Но что все-таки для тебя реальнее, Джек, техника или пацифизм?
— Я тебе уже сказал — и то и другое. Конечно, в мире действуют и разные иные факторы, я это чувствую на себе. Должен тебе признаться, Нед, «иные факторы» уже доконали меня.
— Нет денег?
— Нет денег и нет надежд. Смит раздобыл нам заказ на запасные части для гоночного автомобиля, но мы нигде не можем получить металла в кредит. А наличных у нас не наберется даже на бочку смазочного масла.
Гордон опустил голову, и теплый запах его собственного тела напомнил ему тот день, когда он вез больного Смита в лагерь, сидя с ним на одном верблюде. Сразу ему представилась спина Смита и отвратительные нарывы на ней.
— Почему бы тебе не попросить денег у Смита, Джек? У него есть деньги. И он все время твердит, что его мечта — такой завод, как у тебя.
— В том-то и заключается ирония положения, Нед. Просить у него денег было бы просто нечестно. В переводе на язык совести это значило бы злоупотребить его порядочностью и его хорошим отношением ради спасения своей шкуры.
— Не только! Это и в его собственных интересах. Он просто счастлив будет войти в компанию с тобой и Муром.
— Я ведь тебе уже сказал: именно потому мы и не должны использовать его.
— Но ведь тогда вы пойдете ко дну?
Джек пожал плечами. — Я слишком хорошо знаю деловой мир, Нед, и знаю, что самые блестящие жизненные удачи основаны на том, что один человек использует другого. Но я так поступать не могу, хотя, казалось бы, в данном случае это не логично. Уж лучше всем нам пойти ко дну, чем выплыть таким способом. Все равно успех будет отравлен, если будет существовать хоть тень подозрения, что он достигнут нечестным путем.
— И нет никакого другого выхода?
— Никакого. Придется продавать. Вот только разве… — сказал он, помолчав, — разве у тебя, есть деньги, Нед…
— У меня?
И сразу тишина обернулась врагом. Мертвящим было теперь безмолвие, господствовавшее в доме; и мягкий свет ламп, озарявший дальние углы комнаты, словно напоминал о положенном человеку пределе. Гордон остро почувствовал давящую тесноту этого замкнутого пространства и подумал, что он мог бы умереть вот сейчас, здесь. На мгновение эта мысль неизвестно почему заняла его внимание — смерть в ее могуществе и благородстве показалась единственным полноценным актом человеческого существования. Но разве все остальное так уж мелко и ничтожно? Деньги! Да, черт возьми, деньги, думал он. Ему не удавалось выжать из своего мозга ничего, кроме назойливого повторения одного этого слова. Джек ждал, что он скажет, но молчание длилось, нагнетая пустоту между ними.
— Я бы не должен обращаться к тебе… — начал Джек в отчаянной попытке вернуть сказанное.
Теперь врагом были самые их голоса, слова, которые они произносили, и это помогло Гордону вновь обрести холодную трезвость мысли. — А почему? — спросил он. — У меня в самом деле есть немного денег, и это всегда как-то тяготило меня. Восемьсот или девятьсот фунтов. Остатки армейского жалованья. Можешь располагать ими.
— Нет, все я не возьму, Нед. Ни за что!
— Именно все, Джек! Бери. Бери и не спорь. Я придерживал эти деньги, воображая, что они обеспечивают мне кое-какую свободу и позволяют сохранять независимость. Глупости! Пусть я снова буду гол как сокол. Мне вдруг сделались противны эти деньги. Если бы они не пригодились тебе, я, наверно, просто побросал бы их в огонь.