— Неужели я похожа на этого человека, Нед? — с видимым усилием спросила она. — Неужели я веду такие же разговоры? Говорю те же слова? Так же уверенно и самодовольно держусь здесь и так же напыщенно разглагольствую о своем происхождении и своих чувствах?
Мак-Куин преследовал ее; она закрывала глаза, стараясь забыть этот созданный ею самой образ — его удобную позу в мягких креслах, среди пуховых подушек, фальшь его грубых башмаков, все то, в чем ей виделось отступничество, измена самому себе. Гордон понял, что так претит ей. Он теперь безошибочно знал, откуда взялось в ней внезапное стремление высвободиться, не прикасаться больше к тому, из чего складывались обстановка и дух этого дома и этой жизни.
— Неужели я так же отвратительна? — спросила она и содрогнулась.
Он хорошо знал Тесс и потому не расчувствовался. — Ты его слишком уж всерьез принимаешь, — заметил он.
— Но ведь это вконец разложившийся человек!
— Разложившийся? Что за чушь!
— Именно разложившийся. Разве ты не видишь, что происходит с теми из наших социалистов, которые, выкарабкавшись из низов, со вкусом расселись на верхушке? Они предают нас ради респектабельного черного котелка и видимости власти, дающей им кое-какие привилегии и надутую важность правителей страны. Ненавижу их!
— Зря расходуешь ненависть, Тесс. Стоит ли обращать на них внимание?
— Стоит, потому что они, придя к власти, скатываются куда-то в лужу и копошатся в грязи, сопя и кряхтя. А такие, как этот, хуже всех — именно тем, что притворяются, будто у них уцелела совесть, и выставляют напоказ свои башмаки и грязные руки в знак того, что остались людьми из народа. Опереточный Фауст! Придворный бунтовщик Его Величества! Жалкий горластый придворный бунтовщик, ярмарочный искатель справедливости. Он даже отвратительнее, чем я себе представляла.
— Зачем тебе понадобилась эта дешевая мистификация — умолчать о том, кто ты такая?
— Он отлично знал, кто я такая.
— Вовсе он не знал! — настаивал Гордон.
— Нет, знал! Знал! Не мог он принять меня за девушку вашего круга.
— Ты ошибаешься, девочка!
— Очень прошу тебя, Нед, никогда больше не зови меня «девочка». — Она потеряла всякую власть над собой, в ее холодных слезах был страстный порыв, которого он не мог остановить. Он знал, что еще немного — и все будет кончено: она крикнет вслух, что больше не может оставаться здесь. Эти слова висели в воздухе; еще не сказанные, они уже угадывались в ее волнении, в ее отвращении к самой себе.
— Уж не хочешь ли ты сорваться и убежать? — сказал он, намеренно забегая вперед. — Вернуться на свою грязную улицу! Под материнское крылышко плотничихи миссис Кру! — Он дразнил ее, но в то же время знал, что рискует потерять ее навсегда, если не даст какого-то обещания, не поступится чем-то сам.
— Ты отлично можешь и без меня барахтаться тут в поисках дурацких откровений, — со злостью сказала она. — Я не собираюсь всю жизнь сидеть с тобой в потемках на вершине горы и ждать. Ждать, когда ты наконец решишься броситься вниз! Отпусти меня!
Преодолевая ее сопротивление, он подвел ее к окну и легонько, ненавязчиво продел свою руку под ее. Но в этом движении, почти машинальном, была все же ласка. — Ты в самом деле хочешь вернуться в Ланкашир, Тесс? — спросил он серьезно и мягко.
— Нет, — ответила она, сразу поникнув. — Я не могу вернуться, и ты это знаешь. Я снова оторвалась от почвы. У меня не хватит сил, чтобы вернуться. Туда, во всяком случае. Сейчас это все уже стало воспоминанием, черным и гнетущим. Но сидеть и ждать тут я тоже не могу, Недди. Ради бога, реши наконец что-нибудь. Ведь бессмысленно метаться во все стороны в поисках истины, когда сама жизнь тычет тебе эту истину в лицо.
— Это — твоя истина, — упрямо возразил он.
— Моя истина, твоя истина! Это истина всех людей. Та самая, о которой ты томишься. Посмотри же ей наконец в глаза. Прими или отвергни. Я уже ни на чем не настаиваю, я только хочу, чтобы ты шел к своей цели, какова бы она ни была.
Склон, покрытый пышной зеленой травой, уходил, казалось, в глубину заросшего ряской пруда; алмазные брызги сверкали на склонённых к воде ветвях; вдали, прорвав паутину тумана, пламенела медная крона одинокого бука. Хэмпшир, сырой и мглистый, точно плыл под своим низко нависшим небом.