И всегда приходит момент, когда в этом клубе внезапно наступает тишина, словно все устали, но идти домой еще слишком рано. Музыкальный автомат молчит также. Я наблюдаю, и вижу. Вижу, как у Артура дергается угол рта, словно его губы растягивают какие-то невидимые пальцы. Арманд уставился в пустоту и видит что-то, невидимое всем остальным. В его глазах внезапно появляется вспышка… чего? …ужаса? …кошмара? Когда я отворачиваюсь, то вижу Джорджа Рочела, треплющего рукой завязанный рукав, где должна быть другая его рука, наверное, утонувшая где-нибудь в южной части Тихого океана или оставленная в густых джунглях, как однажды прошептал мне Артур. В нарастающей тишине слышу свой собственный голос. Он звучит необычно громко в моих ушах, когда я, наконец, задаю вопрос, возникший у меня с того момента, когда только прибыл во Френчтаун.
— Кто-нибудь знает, когда возвратится Лэрри ЛаСейл?
Мой голос удивляет меня. Внезапно он стал сильным и ясным. В нем исчезла хрипотца. Глаза Артура впиваются в меня. В них любопытство и подозрение. Он какое-то мгновение изучает меня, затем отворачивается, подняв свой стакан:
— За Лэрри ЛаСейла, — призывает он. — За святого патрона Врик-Центра.
Мне любопытно, шутит ли он, или в его словах всего лишь сарказм, но он значительно кивает в мою сторону, подняв высоко свой стакан.
— И за тех детей, кому посчастливилось его знать, — добавляет Джо ЛаФонтеин, подняв свой собственный стакан.
Все поддерживают, и я с удивлением наблюдаю, как Старик Стренглер наливает себе в стакан красного вина. Я никогда прежде не видел, чтобы он пил.
— За Серебряную Звезду и за тех, кто носит ее, — рычит он. — И за Лэрри ЛаСейла, за лучшего из лучших…
— Эй, Стренглер, где твой альбом? — спрашивает Артур.
Стренглер ставит свой стакан, залезает под прилавок и достает оттуда большую книгу в черном кожаном переплете. Он смотрит на меня и говорит:
— Вот они — все здесь, — на обложке печатными буквами оттеснено: «Воины Френчтауна». Он пролистывает страницы, на которые приклеены вырезки из газет и фотографии одетых в униформу мужчин и женщин.
Он раскрывает двойную страницу, на которой много вырезок с заголовками, статьями и снимками Лэрри ЛаСейла. Самый большой заголовок возглавляет эту страницу: «СЕРЕБРЯНАЯ ЗВЕЗДА ВРУЧАЕТСЯ ЛЕЙТЕНАНТУ ЛаСЕЙЛУ».
— У него много медалей, — каркает бармен. — За верную службу, за удачное завершение операции, но Серебряная Звезда — только за героизм, — в его старческом голосе внезапно появляются гордые нотки. — За храбрость и отвагу.
Другой заголовок ниже на полстраницы гласит:
«ЛаСейл берет в плен врага и спасает жизнь своим товарищам, морским пехотинцам».
- Танцор становится героем, — говорит Артур. Он замолкает и поворачивается ко мне. Близко наклонившись, он говорит:
— Этот голос, которым ты спросил о Лэрри ЛаСейле, теперь мне знаком. Ты — Френсис Кассавант. — в его глазах проявляется окончательная уверенность. — Ты участвовал…
— Возвращал мячи во время игр на Картировских полях, — говорю я, понизив голос, боясь того, что дни моей анонимности сочтены.
Его глаза становятся большими, и он декларирует:
— У тебя есть собственная Серебряная Звезда. И ты также занесен в книгу Стренглера.
И когда он поворачивается, чтобы громко назвать мое настоящее имя, я касаюсь его плеча. — Не поднимай шум, Артур. Дай мне остаться тем, кто я есть, — и проверяю на ощупь, на месте ли шарф и бандаж.
— Ты заслуживаешь признания, Френсис, — шепчет он. — Ты — чертов герой, — он недоверчиво качает головой. — Маленький Френсис Кассавант. Упал на гранату и спас… сколько человек ты спас, Френсис? Сколько товарищей могло погибнуть?
Подняв шарф, я делаю маленький глоток пива — хоть что-то, чтобы избежать ответа на его вопрос.
Затянувшаяся тишина завершается.
— Окей, Ты заслуживаешь уважения с моей стороны. Если не хочешь об этом говорить, то я не буду об этом, — он хлопает меня по спине. Я смотрю куда-то вдаль, мимо восторга в его глазах. — И я сохраню твою тайну.
Сренглер возвращает книгу обратно под прилавок, и начинает вытирать его сверху влажной тряпкой.
— Хорошо, что мне больше не нужно ничего добавлять в эту книгу, — говорит он, и, глядя на меня, он дает ответ на мой вопрос: — Никто не знает, когда он вернется. Но рано или поздно они все вернутся во Френчтаун.
Артур подталкивает меня в локоть. И все еще шепотом он спрашивает:
— Врик-Центр. Пинг-Понг! Ты был чемпионом по Пинг-Понгу, правильно?
— По настольному теннису, — поправляю его я, и делаю это мягко, вспомнив Лэрри ЛаСейла и тот короткий момент триумфа, когда я стал чемпионом по настольному теннису во Врик-Центре.
— Что случилось? — спросил Лэрри ЛаСейл.
— Ничего, — ответил я.
Он нашел меня сидящим в одиночестве на ступеньках, ведущих к черному входу во Врик-Центр. Я сидел и смотрел в никуда. В моем мире не было ничего такого, на что бы стоило посмотреть. Внутри помещения хор готовился к представлению «Глупости и забавы» — репетировал песню «Счастливые дни, и мы снова здесь», и в моих ушах эти слова звучали как издевательство. Я приходил сюда, чтобы заниматься чем-нибудь другим, например, резьбой по дереву.
— Что-то все-таки случилось, — сказал Лэрри ЛаСейл, замедлив шаг около меня.
— Я — плох во всем, — признался я. — Не могу петь, не могу танцевать, у меня совсем не идет бейсбол, и даже не могу взять себя в руки, чтобы просто поговорить с Николь Ренард, — тихо добавил я.
Уведя глаза в сторону от него, я внезапно разозлился на жалость к самому себе и на то, как поспешно выдал ему все, что сам о себе думаю.
— Я наблюдаю за тобой, Френсис, на пластической гимнастике. У тебя замечательная реакция и естественная спортивная походка, — он членораздельно проговорил слово. — По-ход-ка. И думаю, что у меня есть для тебя изумительный вид спорта.
Несмотря на все мои сомнения, мой интерес усилился. У меня не могло быть никаких сомнений в правоте Лэрри ЛаСейла.
— Смотри, сегодня — вторник. Пару дней центр будет закрыт на реконструкцию, чтобы установить новое оборудование. Будь здесь в пятницу. Ты станешь чемпионом.
— Обязательно приду, — пообещал я, и куда бы еще я делся?
Когда три дня спустя я пришел в центр, то с удивлением увидел, что все было полностью перестроено. Маленькая сцена была построена в дальнем конце зала, и перед ней красовались два новеньких прожектора. «Для музыкальных представлений», — объяснил он. У входа был установлен торговый автомат. Два стола для игры в пинг-понг заняли места в стороне около окон, из которых был вид на Третью Стрит.
Подведя меня к самому ближнему из столов, он кинул на него белый пластмассовый шарик, и тот несколько раз со звоном подпрыгнул.
— Пинг-понг, — сказал я, надеясь, что мой голос не выдает моего разочарования.
— Настольный теннис, — сказал он. — Пинг-понг — это игра, настольный теннис — это спорт, известный во всем мире — спорт, в котором со своей быстротой и реакцией ты будешь лидером.
Кивнув на две ракетки, лежащие на столе, он сказал:
— Приступим.
Он показал мне, как стоять: собраться, наклониться вперед, слегка согнуть колени, ракетка в правой руке на уровне пояса. Двигаясь по ту сторону стола, он ударил по шарику со смачным шлепком, и наблюдал за тем, как он проплывает над сетью. Шарик вернулся. Я отразил его ракеткой. Сильный удар с его стороны, и шарик снова возвратился ко мне, отскочил от ракетки и снова полетел к Лэрри ЛаСейлу. Внезапно шарик оказался рядом, отскочив от стола справа от меня. И в мгновенном возбуждении я вытянул руку и сумел отразить его ракеткой, а затем увидел, как он полетел наискосок через сетку.