Он перевёл дыхание, когда, наконец, добрался до ровной поверхности, вытирая из глаз проступившие на жгучем ветру слёзы. Стараясь приглушить кашель, от чего тот стал лишь громче. Впереди во мраке нависали Герои, огромные дыры в ночном небе, где не светили звёзды, более чем в четыре раза выше человеческого роста. Забытые великаны, непреклонно охраняли ничто на вершине холма под хлещущим ветром.
Утроба поймал себя на мысли: сколько же весит каждая из этих каменных глыб? Одни мёртвые ведают, как удалось затащить сюда эти хреновины. И кому удалось. И зачем. Однако мёртвые не скажут, а Утроба не планировал присоединяться к ним, только чтобы узнать ответ.
Теперь он рассмотрел тусклые блики костра на закруглённых краях валунов. В низком рычании ветра проступило бормотание голосов. От этого вернулись обратно его опасения, и с ними нахлынула свежая волна страха. Но пока страх заставляет тебя задумываться — он полезная штука. Так его давным-давно учил Рудда Тридуба. Он снова всё обдумал — поступить именно так и будет правильно. Или, во всяком случае, наименее ошибочно. Иногда это лучшее, на что можно надеяться.
Поэтому он вдохнул полной грудью, пытаясь вспомнить каково ему было в молодые дни, когда не шатались суставы, и всё на свете было похеру, выбрал подходящий проход меж здоровенных старых скал и побрёл внутрь.
Может некогда, в древние дни, тут и было священное место — в камнях жила могущественная магия и худшим из преступлений было незваным войти в их круг. Но если это сейчас и задело кого-то из старых богов, те никак не проявили себя. Ветер стих до скорбных вздохов — вот и всё. Сейчас явно нехватка магии, равно как и мало чего осталось священного. Вот такие настали времена.
По внутренней поверхности Героев метался свет, тускло рыжий на изрытом камне, запорошенном мхом, обросшим старым плющом, крапивой да пыреем. Один из валунов переломлен пополам, ещё пара опрокинулась за века, оставляя дыры, точно выбитые зубы в ухмылке черепа.
Утроба насчитал восьмерых, сгрудившихся вокруг бичуемого ветром походного костра, в залатанных плащах и поношенных куртках, плотно завернутых в облезлые одеяла. Огонь мелькал на худощавых, щербатых, щетинистых, бородатых лицах. Сверкал на кромках щитов, лезвиях оружия. Оружия у них полно. Пусть в целом народ заметно моложе, но всё-таки ночью они, с виду, не сильно отличались от собственной команды Утробы. Пожалуй, не особо отличались и на деле. На миг в одном, повернутом боком мужчине ему даже померещился Ютлан. Подкатила знакомая дрожь радостного узнавания и бодрое приветствие уже готово сорваться с губ. Затем он вспомнил, что Ютлан в земле уже двенадцать лет, и вспомнил, как сам произносил речь над его могилой.
Может, на свете есть лишь определённое количество лиц. Ты стареешь, и начинаешь замечать, как ими пользуются по-новой.
Утроба высоко поднял руки, открытыми ладонями вперёд, стараясь хоть как-то унять их дрожь:
— Доброго вечера!
Лица резко обернулись. Руки метнулись к оружию. Один схватился за лук, и Утроба прочувствовал, как взыграло очко, но прежде чем тот оттянул тетиву, мужчина рядом выпростал руку и сбил оружие вниз.
— Погодь, Рыжеворон. — Говорящий был большим старым воином, с массивной спутанной седой бородой и обнажённым блестящим мечом на коленях. Утроба не скрыл ухмылку, потому что это лицо он знал, и его шансы вроде бы повысились.
Тот звался Горбушкой. Названный, с давних пор. С течением лет Утроба поучаствовал с ним на одной и той же стороне в нескольких битвах, и ещё в нескольких — на разных. Но у него надёжная репутация. Матёрый, испытанный, привык обдумывать всё наперёд, а не сперва убить, а потом спрашивать, что становилось всё более популярным способом вести дела. Похоже, он тоже вождь этого отряда, ибо боец, прозванный Рыжевороном, угрюмо опустил лук — к великому облегчению Утробы. Он не хотел сегодня ночью ничьей смерти, и не стыдился признаться, что сильнее всего не хотел своей собственной.
Тем не менее, до конца ночи всё же оставалось преодолеть несколько добрых часов темноты и целую гору заострённой стали.
— Клянусь мёртвыми. — Горбушка восседал невозмутимо, как сами Герои, но его мозг однозначно рванул галопом. — Я страсть как ошибаюсь, или из ночи явился сам Кёрнден Утроба.
— Не ошибаешься. — Утроба продвинулся вперёд на пару плавных шагов, всё ещё держа руки кверху, прикладывая все усилия выглядеть добродушно под восемью оценивающими недружелюбными взглядами.
— Ты чегой-то малость поседел, Утроба.
— И ты, Горбушка.
— Ну, сам знаешь. Идёт война. — Старый воин похлопал себя по животу. — Портит мои нервы.