Горчаков повелел срочно подготовить и представить ему досье на указанных офицеров и в первую очередь па Максимова. По линии военного ведомства был направлен запрос на имя командира 13-й кавалерийской дивизии фон Роде па с грифом «Особо важно. Секретно». Казенная депеша, в которой никаких подробностей не сообщалось, прибыла как раз в то время, когда на столе генерала лежала докладная записка А. А. Пушкина, где имя его штаб-ротмистра фигурировало неоднократно.
Испуганный фон Роден, досконально изучивший безукоризненный послужной список Максимова и зная его с самой лучшей стороны, написал обтекаемую характеристику: «...замечен не был... не состоял... однако высказывал некоторые склонности к...»
В случае чего ее толковать можно было как угодно.
Записке полковника Пушкина никакого дальнейшего хода, особенно теперь, давать он не собирался.
II. Война
Весна 1877 года была полна томительным ожиданием.
От газетных страниц пахло порохом.
Столичная «Неделя» 3 апреля открывалась коротким, как выстрел, заголовком «Война»:
«Хотя в тот момент, когда мы пишем эти строки, еще пе произнесено роковое слово, которым озаглавлена настоящая статья, но теперь уже нельзя сомневаться, что оно будет произнесено не сегодня-завтра, и, может быть, к тому дню, когда выйдет следующий номер «Недели», оно не только будет произнесено, но и раздастся первый выстрел. Теперь уже нет и не может быть другого исхода».
Газеты Берлина и Лондона сообщали, что переправа русской армии через Прут назначена на 10 апреля и что император Александр будет сам присутствовать при переправе...
Однако никаких официальных правительственных сообщений, кроме того, что государь в сопровождении наследии ка-цесаревича 8-го отбыл в Кишинев и будет смотреть войска по пути своего следования, не было.
Начались догадки и предположения. Все упорнее говорили о дне 17 апреля, дне рождения государя: не иначе как объявление манифеста о войне с Турцией будет приурочено к этому торжеству. Но события опередили ожидания.
12 апреля в час пополудни на Скаковое поле в Кишиневе, где были в полной походной выкладке выстроены войска и толпился народ, прибыл государь император. Когда кончился высочайший объезд войск, барабаны ударили «на молитву», и полки по команде обнажили головы.
Преосвященный Павел, выступив вперед в полном епископском облачении, вскрыл поданный ему пакет и зычным голосом начал читать:
«Божиего милостью мы, Александр Второй, император и самодержец всероссийский...»
Над притихшими жителями утопающего в весенней грязи Кишинева, над войсками гулкой колокольной медью плыли слова:
«...вынуждены... приступить к действиям более решительным...».
Война началась.
. Опять полковник Пушкин жил один в большом опустевшем доме...
Спасибо сестре Маше, доброму ангелу-хранителю, как яа крыльях прилетела по первому зову, чтобы собрать племянников и племянниц и снова увезти их в Лопасню. Знала: без нее Александр со своей оравой не управится, да еще в такую горячую пору — в разгаре мобилизация.
У полковника в эти дни голова шла кругом. Дневал и ночевал в штаб-квартире да в эскадронах. Перепоручать свои дела другим Александр Александрович не любил. Особливо сейчас не мог этого допустить, ибо шла полным ходом подготовка не к параду или смотру какому, а к боевому походу, который, как он с полным правом полагал, будет труднейшим. Уже одно то, что придется воевать под командованием фон Родена, не вселяло в него радужных надежд...
Своим офицерам полковник не уставал повторять:
— Promenade militaire 11, господа, не будет, поверьте
мне. Предстоит война суровая и жестокая. Многое будет зависеть в походе от того, как мы сегодня к нему подготовимся. За всякую нашу с вами промашку гусарам кровью платить придется. Прошу помнить об этом, господа...
И, слава богу, шапкозакидательских настроений в полку не наблюдалось. Готовились к ратному делу серьезно и офицеры, и нижние чины. А в штабе дивизии меж тем оассказывали веселые анекдотцы про турок и оптимистически заявляли:
— Генеральный штаб планирует завершить кампанию одним ударом. Не позднее сентября будем дома!..
Дел у полковника Пушкина было в эти дни хоть отбавляй: конская повинность, комплектование, формирование, починка, заготовка... Даже с Машей и с детьми толком не простился. Заскочил домой перед их отъездом, наскоро перецеловал дочек и сыновей, обнял сестру. Гово-оил много и сбивчиво, просил, увещевал, предостерегал... И, оставив в помощь вестовых, снова уехал в полк по делам, не терпевшим отлагательств.
Мобилизацию полк завершил четко и значительно оаньше срока. Пушкин подал об этом рапорт и получил похвалу командования.
30 апреля, поднявшись, как обычно, на заре, Александр Александрович вдруг вспомнил, что спешить ему в это утро особой нужды нет и можно наконец спокойно подумать о личных своих делах и заботах. Он вышел в обряженный свежей пахучей зеленью сад. Долго стоял и, запрокинув голову, смотрел в небо: там, в прозрачной лимонной вышине, уже озаренные невидимым с земли солнцем, плыли, задыхаясь от радостных кликов, возвращавшиеся в родные места журавли.
Потом сел писать письмо брату Григорию в Псковскую губернию. Младшему Пушкину, как и Александру, была уготована военная карьера. Вначале он шел точно (лишь с разницею в два года) по стопам старшего брата: Пажеский корпус, звание корнета, служба в лейб-гвардии конном полку, которым командовал их отчим генерал П. П. Ланской... Потом звезда воинской службы Григория засияла даже ярче, чем у Александра. В 1860 году, двадцати пяти лет от роду, он уже ротмистр и адъютант командира гвардейского корпуса. Через четыре года подполковник, офицер особых поручений при министре внутренних дел... Все это сулило, как говорили, блестящее будущее, верное восхождение к высоким государственным сферам.
Однако Григорий Пушкин в 1865 году неожиданно вышел в отставку, уехал в Михайловское, где и пребывал с той поры безвыездно. Жениться, несмотря на вполне зрелые годы, пока, видимо, не собирался. Так и жил бобылем.
Зная мягкий и добрый характер брата, Александр Александрович не сомневался, что, ежели приключится с ним какая-либо беда, детей его Григорий без внимания и заботы не оставит.
«Пятого мая, — писал он, — наш полк выступает и идет прямо за границу...
Теперь, любезный брат, уходя в поход, не мешает мне подумать и о будущем. Все мы под богом ходим, и придется ли вернуться — еще неизвестно. Во всяком случае тебе поручаю я детей моих и в случае чего прошу тебя быть их
опекуном».
Тут же сообщал и о том, что дети под охраной сестры Маши уехали в Лопасню, где и будут ожидать дальнейших событий.
При упоминании о детях сразу же тревожно заныло сердце. Вспомнилась суматоха отъезда. Он попал домой в самый разгар сборов. В комнатах стоял невообразимый шум: старшие ссорились, младшие орали. Всех их кое-как утихомиривала Маша. И разговор вышел каким-то суматошным, и прощание. Самого главного он так и не сказал ни Маше, ни старшим свопм. И удастся ли теперь свидеться, бог весть.
5 мая 18-я кавалерийская дивизия, в состав которой входил 13-й Нарвский гусарский полк, походным порядком выступала в район военных действий. Отягощенная обозами, путь к Дунаю она должна была преодолеть, по подсчетам полковника, никак не ранее чем за месяц. Александр Александрович прикинул: вполне возможно,
обернувшись за несколько дней, побывать в Лопасне и до-гпать полк в дороге. Командование на эту поездку дало свое соизволение...
В Лопасню он приехал вечером, когда все обширное семейство, включая англичанку и француженку, сидело в столовой за самоваром. Сладко пахло заваренной мятой и свежеиспеченной домашней сдобой.
— Мир дому сему! — успел сказать Александр Александрович, и тут же на него навалилась куча кричащих и визжащих от восторга детей. Он обнимал и целовал всех подряд и весело от них отбивался. Плыли перед глазами смущенные и чопорные улыбки гувернанток, раскрасневшееся от чая и нечаянной радости округлое лицо добрейшей Анны Николаевны, ликующие, блестящие, казавшиеся темными от пушистых ресниц серые глаза Маши и ее беспомощно скользнувшая с плеч тонкая кашмирская шаль, усыпанная пунцовыми цветами...