Казалось бы, приведенные известия летописей и житийных повестей XVII века единодушно говорят о выдающейся роли призывов и действий Минина. Однако обстоятельства выступления нижегородского старосты остаются практически неизвестными. Историк нижегородского ополчения П. Г. Любомиров писал по этому поводу: «…многие источники и все исследователи согласно утверждают, что видную или даже главную роль в пробуждении у нижегородцев решимости встать на очищение Московского государства сыграли речи Кузьмы Минина. Но когда и под влиянием чего выступил он со своим воззванием, в какой среде его горячее слово раньше всего нашло себе отклик в реальной форме начала работы по созданию ополчения?»[421]
И. Е. Забелин и П. Г. Любомиров датировали знаменитую речь земского старосты, призвавшего нижегородцев поделиться своим имуществом ради дела организации нового ополчения для похода на Москву, «первой половиной» или «самое большее» серединой сентября 1611 года. Дело в том, что позднее Минин говорил архимандриту Троицесергиева монастыря Дионисию о своем выборе в земские старосты, подтолкнувшем его к действиям по «собранию ратных людей на очищение государству». Однако в аргументации П. Г. Любомирова использован небесспорный прием аналогии: он посчитал, что выборы в земские старосты произошли около начала нового года — 1 сентября, как это было принято в русских северных общинах. К сожалению, для истории посадских общин центра России XVII века нет представительного материала, чтобы уверенно говорить о том, что везде соблюдался один срок выборов земских старост. Ясно только, что два эти события — выбор в земские старосты и выступление Минина на посаде — недалеко отстояли друг от друга. Поэтому «отсчитывать» начало выступления Кузьмы Минина всё же надо с того времени, когда стало точно известно о сборе нового ополчения и приходе его первых отрядов в Нижний Новгород.
События эти датируются по-разному, но наиболее достоверным выглядит свидетельство автора «Карамзинского хронографа» арзамасского дворянина Баима Болтина, записавшего, что «в 120 (1611) году в осень о Дмитриев дни» (26 октября) оказавшиеся в Арзамасе смоленские дворяне и дети боярские выступили в Нижний. О приходе смолян из Арзамаса в Нижний Новгород знали и другие современники. Подробно рассказывал об этом, например, Симон Азарьин: «В то же время Смоленска града дворяня и дети боярские и стрелцы, отбыв домов своих, стояху в Арзамаских местех: граду бо их Смоленску от Полскаго краля Жигимонта взяту бывшу, и жены и дети их в плен отведени быша. Они же не похотевше християнския веры отбыта, не приложишася к еретиком и приидоша под Москву. И ту казаческое воинство к ним дворяном несогласно бысть и самоволно, положиша на них зависть и хотяше их по-бивати. Они же даша место гневу, не восхотеша межуусобныя брани составити, уклонишася от Москвы в арзамаския места и преходяще с места на место, не вредяще ничем православных християн, ожидающе милости Божия, донде же ущедрит люди Божия»[422]. Учитывая вышесказанное, выступление Кузьмы Минина на нижегородском посаде можно датировать широкими временными рамками между 25 августа (не ранее получения в Нижнем Новгороде грамоты патриарха Гермогена) и 26 октября 1611 года, когда удалось договориться о призыве на службу смолян.
Где впервые Кузьма Минин обратился со своим великим призывом к пожертвованию на земское дело? На этот счет также ведутся давние споры. Логично заключить, что обращение старосты произошло непосредственно в земской избе, где он бывал каждый день. По материалам дозора нижегородского посада 1620—1622 годов, земская изба находилась на Нижнем посаде, близ Никольской церкви. Но последующие предания и легенды настойчиво изображают дело так, что Кузьма Минин выступил перед множеством нижегородских жителей, и связывают его обращение с выступлением «на торгу», а не у себя в земской избе. Существует еще один памятник, опубликованный П. И. Мельниковым, — так называемая «Ельнинская рукопись», в которой записан рассказ о созыве «совета» на воеводском дворе под воздействием грамот из Троицесергиева монастыря. В «совет» вошли архимандрит Нижегородского Печерского монастыря Феодосии, протопоп Савва, а также воевода Иван Биркин, дьяк Василий Юдин «и дворяне и дети боярские и головы и старосты; от них же и Кузьма Минин». Земский староста Кузьма Минин якобы и там рассказал о видении ему Сергия Радонежского, «повелевшего» «возбудити спящих» и прочесть грамоту троицких властей в соборе. Эти слова Минина вызвали совсем не благочестивый спор с Иваном Биркиным. На следующий день, в воскресенье, все собрались в Спасо-Преображенском соборе. После литургии с поучением к пастве обратился протопоп Савва и прочел троицкую грамоту. Тогда и Кузьма Минин обратился к нижегородцам («возопи ко всем людям») со своим призывом о гибнущей Москве и помощи Московскому государству. Однако «Ельнинская рукопись» оказалась утраченной уже в XIX веке. Зная о попытках Мельникова «приукрасить» имя Кузьмы Минина несуществующими деталями, к свидетельству данного источника надо отнестись с осторожностью[423].
Историков, а еще больше тех, кто просто интересуется историей, всегда будут привлекать слишком красивые детали, вроде рассказа о том, что Кузьма Минин принес в жертву на нужды ополчения «свое имение, монисты, пронизи и басмы жены своей Татьяны и даже серебряные и золотые оклады, бывшие на святых иконах»[424]. Об отдаче Мининым на нужды нижегородского ополчения всей своей казны писал автор «Пискаревского летописца». Понятно, что такие рассказы рождались не на пустом месте. По сведениям автора «Нового летописца», нижегородцы закладывали всё, что у них было, не исключая жен и детей. Красочный рассказ об этом имеется и в Латухинской «Степенной книге», созданной полвека спустя. Ее автор так написал о призывах Минина: «Сей нача всем глаголати сице: аще хощете братия истинно помощи Московскому государьству, то достоит нам не пожалети имения, ни домов своих, жены же и детей. Все станем в заклад давать, а ратных людей станем жаловать». В так называемом Хронографе Оболенского сохранилось известие о некой «вдовице», принесшей 10 тысяч рублей из бывших у нее 12 тысяч, чем она «многих людей в страх вложила»[425]. Пусть возникают сомнения по поводу того, что Кузьма Минин снимал оклады с икон или же относительно того, почему имя вдовы, обладавшей огромными, под стать «именитым людям» Строгановым, капиталами, осталось неизвестным. Очевидно, что на таких рассказах нельзя построить связную историческую картину. Но и без них не было бы потом ни памятников Кузьме Минину, ни грандиозного полотна художника Константина Маковского, изобразившего призыв Минина к нижегородцам в 1611 году.
После первого всеобщего порыва, как это обычно бывает, приходит время рутины, в которой основательность задуманного дела проверяется много лучше. И вот здесь роль Кузьмы Минина трудно переоценить. В книге Симона Азарьина «о чудесах чудотворца Сергия» вслед за «Новым летописцем» повторяется рассказ о том, что посадские люди Нижнего Новгорода приняли специальный «приговор всего града за руками», согласно которому поручили сбор денег «на строение ратных людей» Кузьме Минину, а уж он последовательно провел его в жизнь, распространив на соседние города и уезды: «Приговор всего града за руками устроиша, иже во всем Козмы слушати, и Козме той приговор на себя даша. Той же первое собою начать: мало себе нечто в дому своем оставив, а то все житие свое положив пред всеми на строение ратных людей. Такоже и прочий гости и торговые люди приносяще казну многу. Инии же аще и не хотяще скупости ради своея, но и с нужею приносяще: Козма бо уже волю взем над ними по их приговору, з Божиею помощию и страх на ленивых налагая. Тако же и уездные люди не единого Нижняго Новаграда, но и прочих градов, везуща казну, колико кто можаше, за повелением его. И уготовавше многу казну зело»[426]. Для этого у земского старосты была вся необходимая власть, и он воспользовался ею, поскольку трудно было ожидать, что патриотический порыв захватит всех нижегородцев поголовно. Нашлись и те, кому не хотелось добровольно расставаться с нажитым. Имеются косвенные указания источников, что посадские люди хотели даже пересмотреть принятый ими под воздействием речей земского старосты приговор. Но предусмотрительный Кузьма Минин быстро передал приговор на хранение князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому и добился его согласия возглавить собранных в Нижнем Новгороде ратных людей. Обратим внимание, что «Новый летописец» — один из основных источников сведений о самом начале нижегородского движения — говорит лишь об отсылке Мининым упомянутого «приговора», а не о том, что он сам передал его в руки князя Дмитрия Пожарского. Но так или иначе, а путей к отступлению у жителей посада, да и купцов из других городов, торговавших в Нижнем Новгороде, уже не оставалось.
423
См.: Подвиг нижегородского ополчения. т. 1. с. 494—496;
426