Однако эта версия не верна. Сомнения в ней впервые возникли у П. Г. Любомирова, заметившего, что в документах о присяге в Казани второму самозванцу казанские воеводы упомянуты все вместе, не исключая и Богдана Вельского. Позднее была найдена точная запись о его смерти, датированная 7 марта 1611 года. Воеводу Вельского и его сторонников действительно сбросили «с роскату»[590], но причины расправы были иными, нежели те, что описаны в «Новом летописце». Прежде всего следует обратить внимание на то, что одновременно с получением известия о смерти Лжедмитрия II в Казани, по словам летописца, получили предложение о соединении с земскими силами: «…а землею прислали, чтоб быти в соединение и стояти бы всем за Московское государство»[591]. Речь шла о создании Первого ополчения и об объединении земских сил. Заметно, что Казань разделилась именно по политическим пристрастиям (то же произошло и в самом ополчении, в котором вместе участвовали как последовательно служившие царю Василию Шуйскому Рязань и Нижний Новгород, так и бывшие сторонники самозванца из Калуги и Тулы).
Началом нового казанского движения можно считать 7 января 1611 года, когда из Москвы приехал дьяк Афанасий Овдокимов, красочно описавший захват власти в Москве литовскими людьми (не была упущена даже такая яркая деталь, что литовский воевода Александр Госевский жил в Кремле на прежнем дворе царя Бориса Годунова). Дьяк рассказал и о стеснениях, учиненных московскому посаду, о свозе артиллерии, запрете на передвижение русских людей, о громкой истории с найденными «на Неглинне» телами восьми убитых стрельцов (молва винила в их смерти литовских людей). Говорилось и о судьбе патриарха Гермогена, к которому приходили с бранью «перед Николиным днем», о домашнем аресте бояр князя Андрея Васильевича Голицына и князя Ивана Михайловича Воротынского. Узнали в Казани и о бесплодных попытках смоленского посольства во главе с князем Василием Васильевичем Голицыным договориться о призвании королевича Владислава. Последним аргументом в череде скорбных обстоятельств, свидетельствующих о полной беспомощности столичных жителей, было указание на их насильственное устранение от дел: «А по приказом бояря и дьяки в приказех не сидят; и в торгу гости и торговые люди в рядех, от литовских людей, после стола не сидят»[592]. Уже 9 января была организована присяга Лжедмитрию II, после чего из Казани обратились в Вятку и Пермь, чтобы там тоже присоединились к их крестоцеловальной записи.
Важной была не столько присяга «Калужскому вору», сколько сопровождавшая ее смена структуры казанской власти. Вот где должны были столкнуться главные интересы казанских воевод и приказных людей, жителей казанского посада и тех, кто задумывался о том, как сохранить свое имущество в наступившие тяжелые времена. В Казани, по примеру многих других городов, согласились с необходимостью создания городового совета (чего не было во времена Шуйского). Теперь в переписке с другими городами рядом с известными воеводами Василием Морозовым и Богданом Вельским, дьяками Никанором Шульгиным и Степаном Дичковым упоминались еще «и головы, и дворяне, и дети боярские, и сотники, и стрелцы, и пушкари, и всякие Казанские служилые и жилецкие люди». Правда, в тексте самой крестоцеловальной записи Лжедмитрию II содержались важные уточнения о том, какой должна стать власть в Казани после присяги: «А слушать нам во всем бояр и воевод Василья Петровича Морозова, Богдана Яковлевича Вельского, да дияков Никонора Шулги-на, да Степана Дичкова до государева указу»[593]. Можно предположить, что именно в связи с вопросами о том, кого дальше слушаться в Казани и кто должен представлять интересы служилых и посадских людей в новых условиях, и должны были разгореться самые жаркие споры. То, что всех заговорщиков нужно было ставить не только «перед бояр и воевод», но и «перед дьяков», тоже говорит о победе Никанора Шульгина. Он сохранил свое место в казанском правительстве и с этого времени начал заметное движение к собиранию всей власти в своих руках. Новых воевод и приказных людей из Москвы ждать уже не приходилось, их бы в Казани просто не приняли. Смерть Лжедмитрия оказалась на руку властолюбивому Никанору Шульгину, ибо ему не надо было договариваться или делиться властью ни с кем из сторонников самозванца. Оставались только два человека в казанской приказной избе, кто был намного выше дьяков по рангу, — воеводы бояре Василий Морозов и Богдан Вельский. Устранив их, Никанор Шульгин мог рассчитывать на то, что удержит власть в Казани. И он начал осуществлять свой план.
Первой жертвой его властных амбиций и стал Вельский. Его гибель два месяца спустя после присяги Казани Лжедмитрию II, в самом начале марта 1611 года, справедливо связывается исследователями со столкновениями по поводу присоединения Казанской земли к земскому ополчению[594]. Позиция Вельского была изначально ближе к тем, кто, подобно Прокофию Ляпунову в Рязани, стремился собрать под свои знамена всех противников «литвы», не желавших мириться с существовавшим порядком вещей. Другие же, и среди них дьяк Никанор Шульгин, стремились действовать радикально, вплоть до продолжения поддержки самозванцев, понимая, что только так смогут преуспеть в достижении своих целей. Расправа с воеводой и другими казанскими дворянами должна была на время удержать Казань от активной поддержки Первого ополчения. Однако даже после гибели царского боярина споры о том, примыкать или не примыкать к земскому движению, в Казани не утихли.
Слишком важна и заметна была Казань как один из главных центров Русского государства, поэтому объединившиеся в ополчение земские силы стремились добиться поддержки митрополита Ефрема, казанских воевод и приказных людей. В соседних поволжских городах — Нижнем Новгороде, Костроме и Ярославле — оказалось немало казанских жителей — дворян и посадских людей, торговавших с «верховыми» городами. Видя, как из городов отправлялись к Москве отряды Первого ополчения, они также были захвачены общим земским порывом. Именно от своих земляков, а также купцов и посадских людей, торговавших с Казанью, здесь в конце апреля 1611 года (как только снова стало возможно судоходство по Волге) узнали обо всех изменениях в центре государства, связанных с началом осады Москвы земскими силами. В Казань напрямую обращались из «городовых советов» поволжских городов Замосковного края, и даже сам главный воевода ополчения Прокофий Ляпунов прислал к казанцам грамоту с призывом о соединении. Интересно, что в этих обращениях можно встретить разные пышные именования Казанской земли, отразившие ее не очень понятный для большинства статус в условиях «междуцарствия». Например, из Ярославля писали «в царьствующий преславный град Казань», из Костромы — «в Богом держимаго Казанского государьства области», от Прокофия Ляпунова из подмосковного ополчения — «в великое государьство Казанское, в вотчину Московского государьства». Далее, как правило, следовали обращения к митрополиту Ефрему и безличные упоминания бояр, воевод, приказных людей и всех чинов Казанского царства. В отписке из Костромы назвали по именам только двух главных воевод — бояр Василия Морозова и Богдана Вельского (не зная о смерти последнего) и только нижегородцы точно перечислили имена всех управителей Казани, включая дьяка Никанора Шульгина. Большое значение Казанской земли в делах Русского государства осознавалось всеми. В ярославской отписке после изложения всех вестей и призывов к соединению даже сочли необходимым оговориться: «Мы вам меншие, болшим не указываем: сами то можете своим премудрым, Богом данным, разумом разсудити»[595]. В любом случае отмалчиваться дальше и держаться своей особой позиции, выраженной в присяге убитому Лжедмитрию II, казанцам было уже невозможно.
Перелом в отношении Казани к Первому ополчению наступил после 1 мая 1611 года, когда была получена грамота «из полков, из-под Москвы от бояр и от воевод, и ото всей земли». Из ополчения просили присылать ратных людей и деньги на жалованье. Казанским властям предлагали обращаться дальше «в Астрахань и во все Понизовые городы», а также повлиять на волжских казаков, готовых к походу под Москву. Именно в этой грамоте Прокофия Ляпунова прозвучало знаменитое обещание воли всем бывшим беглым холопам, ушедшим в казаки, в случае их вступления в ополчение: «…а которые боярские люди крепостные и старинные, и те б шли безо всякого сумненья и боязни, всем им воля и жалованье будет, как и иным казаком, и грамоты им от бояр и воевод и ото всей земли приговору своего дадут»[596]. В Казань была также прислана крестоцеловальная запись, по которой организовали присягу, а дальше уже сами казанские власти привели к присяге Свияжск, Чебоксары «и иные понизовые города». Известно, что казанский городовой совет обратился в Пермь, чтобы там тоже поддержали Первое ополчение. К этому времени состав «совета» в Казани выглядел следующим образом: «Василий Морозов, Никонор Шулгин, Степан Дичков, и головы, и дворяня, и дети боярские, и сотники стрелецкие, и стрелцы, и пушкари, и затинщики, и всякие служилые и жилецкие люди, и князи и мурзы, и служилые новокрещены, и татаровя, и чуваша, и черемиса, и вотяки, и всякие люди Казанского государства»[597]. Заметно стремление казанцев включить в «совет» как можно больше представителей разных чинов и всего населения Казанского края; новым является и упоминание в этом перечне служилых новокрещенов и вотяков (удмуртов). Таким образом, в Казани все-таки присоединились к «земскому совету», но сбор ратных людей и казны, о чем просили из ополчения, все равно не был таким скорым. В переписке с другими городами казанцы отговаривались отсутствием средств: «…а у нас в Казани денег в сборе нет потому: всяких доходов… не имано для смутного времени по три годы, ни одной денги»[598]. Жизнь в Казани будто бы остановилась, кабаки стояли запечатанными, суда с товарами не приходили. Оставалось только верить на слово таким грамотам, которые, согласно существовавшему порядку, должен был готовить именно первый дьяк казанской приказной избы Никанор Шульгин.
590
См.:
594