За ними, опустив голову, брел паренек в одном нижнем белье. Немного поодаль, в рваных бушлатах, наброшенных на плечи, шли еще двое. А позади них мрачной шеренгой вышагивали четверо гитлеровцев в черных шинелях, с автоматами наперевес.
Раздалась команда, и люди остановились у виселицы. Возле нее, прихрамывая, суетился начальник городской полиции Стоянов. Под виселицей стояли два грузовика с откинутыми бортами. У кузовов были установлены обыкновенные табуретки.
Впереди группы офицеров наблюдал за происходящим полный, затянутый в шинель новый ортскомендант капитан Штайнвакс. Из-под высокой фуражки с коротеньким козырьком сверкали на солнце стекла пенсне.
Стоянов подошел к ортскоменданту и, склонившись, что-то зашептал ему на ухо. Капитан Штайнвакс благосклонно кивнул головой, направился к грузовику и поднялся на табуретку. Над площадью застыла тишина. Наконец до слуха людей донесся лающий голос. Никто не понял немецкую речь. Только по частому взмаху руки, по мимике можно было догадаться, что ортскомендант говорит о тех шестерых, которые, переминаясь с ноги на ногу, стояли на снегу рядом с машинами.
После немца на табуретку вскочил переводчик. Он объяснил собравшимся, что шестеро коммунистов-заложников приговорены к смертной казни через повешение за взрыв комендатуры.
— Германское командование предупреждает, что эта участь ждет всех других, кто посмеет поднять руку на солдат великой Германии! — закончил он и спрыгнул на землю.
В кузов грузовика забрался здоровенный эсэсовец. За ним по одному, ступая на шаткие табуретки, поднялись шестеро смертников. На лице паренька в нижнем белье показались слезы. Они катились по щекам и застывали на подбородке.
Остальные, щурясь от яркого света, поглядывали на солнце и на толпу, стоявшую вокруг. Только когда эсэсовец набрасывал веревку на шею очередной жертве и подтягивал петлю, каждый из них поводил плечами, словно расправлял воротничок новой, непривычной рубахи.
Но вот все шесть веревок, свисавших с перекладины виселицы, замкнулись на шеях обреченных на смерть.
По сигналу Стоянова водители завели моторы, палач спрыгнул с кузова. Извергая черные клубы едкого дыма, машины медленно тронулись с места.
Секунду-вторую все шестеро переступали по доскам кузова босыми ногами, приближаясь к краю. Толпа затаила дыхание. Вдруг чей-то пронзительный крик взбудоражил тишину. Сорвавшись с машин, все шестеро дернулись на вытянутых веревках, и... пятеро из них повалились на заснеженную землю. Веревки лопнули, не выдержав тяжести тел. Лишь один паренек, тот самый, из глаз которого всего минуту назад катились слезы, склонив голову набок, извивался под перекладиной виселицы. Через мгновение он затих.
И без того малиновые от мороза уши немецкого капитана покраснели еще больше. Брызжа слюной, он распекал побледневшего начальника полиции.
Солдаты-автоматчики подняли с земли несчастных и сняли с них обрывки веревок.
Длинная фигура Стоянова метнулась к ближайшему дому. Вскоре, припадая на деревянную ногу, он уже бежал к виселице. За ним следовали два полицая. В руках у каждого были новые веревки. Обдавая людей вонючим перегаром солярки, грузовики пятились назад под перекладину.
Прошло более десяти томительных минут, пока гитлеровцы вновь привязали веревки. Все это время приговоренные к смерти, поеживаясь от холода, смотрели на спешные приготовления. Но вот их вновь подтолкнули к табуреткам и заставили подняться на автомашины. Неожиданно тот, которому можно было дать лет тридцать, резко повернулся к толпе и крикнул:
— Прощайте, товарищи! Бейте извергов! Наши уже близко!
Словно в ответ на его призыв, издалека донеслись залпы артиллерийских орудий. Толпа по-прежнему молча взирала на эсэсовцев, которые торопливо набрасывали веревки на шеи своим жертвам.
Николай Морозов еще сильнее стиснул руку Георгия Пазона. Вместе оказались они на базарной площади, вместе явились невольными свидетелями казни советских людей.
— Что ж это делается, Николай Григорьевич! Доколе они будут над людьми издеваться? А мы смотрим и не можем помочь.
— Погоди, Юра. За каждого рассчитаемся. Только дай...
Морозов осекся на полуслове. Грузовики выехали из-под виселицы, и пятеро мужчин повисли на перекладине рядом со своим товарищем. Толпа ахнула.
— Смотри, Юра. Смотри и запоминай. Вон тот высокий, хромой. Видишь? Это Стоянов. Ему первому повестку на тот свет пошлем. А сейчас идем. Наверно, уже выпускают... — Морозов толкнул Пазона плечом и, кивнув головой в сторону выхода, стал протискиваться сквозь плотную стену людей.
* * *