Время от времени Владимир Николаевич устраивал «выезды». Он нанимал верховую лошадь и в костюме ковбоя разъезжал по Ленинграду. Можно себе представить какое оживление вносил необычайный всадник на улицы города. Обыватели недоумевали: Кто это? Иностранец? Рекламный трюк? Оригинал или сумасшедший? Что за фантазия кататься верхом в красной рубахе и меховых штанах? А шляпа то! Что за шляпа?! Зато мальчишки ликовали. Для них, чем необычней — тем лучше.
Для чего Дегтярев предпринимал такие поездки? Конечно не из тщеславного и мелочного желания щегольнуть, обратить на себя внимание. Скорее это был вызов повседневности. Он не стеснялся пртивупоставить себя окружающему и не считался с чужим мнением. «Им не нравится а мне наплевать» — так говорил он. Его выезды являлись своеобразной формой «эпатирования» обывателя. Он жил в своем особом мире и время от времени напоминал об этом другим.
Если хотите — это чудачество, но чудачество, требовавшее огромной силы сопротивления воздействию общественного мнения. Его не понимали, над ним открыто смеялись, нередко издевались и очень часто намекали на непорядок в мозгах. Он ненавидел людей, не имеющих своей заветной мечты, и пренебрежительно относился к насмешкам.
Один знакомый художник написал портрет Дегтярева, изобразив его в ковбойском костюме. Владимир Николаевич так рассказывал об этом:
— Он увековечил меня на холсте в образе злодея, которого линчуют в шестой части американской кинокартины.
Другой художник изобразил его в аллегорической картине о войне. Всадники — воины разных национальностей скачут в пропасть… Итальянец был написан с Дегтярева.
Я позировал — говорил он — сидя верхом на стуле.
Японский сад-огород дал хороший урожай. Владимир Николаевич продал овощи и получил сумму вполне достаточную, для того чтобы прожить до следующего урожая. Он позаботился о нем; осенью тщательно перекопал землю, привез еще чернозема и навоза. Наконец все было сделано и можно было отдохнуть. Тогда Владимир Николаевич достал свои аргентинские рукописи и принялся за перевод пьесы о Кветцаль с французского на русский. И опять он работал воодушевлено и настойчиво. Перевод скоро был закончен.
Дегтярев решил, во что бы то ни стало, поставить пьесу на сцене. Он написал пролог и эпилог. Но нужно было еще написать музыку, найти театр и артистов, изготовить декорации, выполнить тысячу самых разнообразных дел. Трудности только еще больше воодушевили Дегтярева. Он обращается к своим знакомым и старым знакомым своего отца. Его энтузиазм вдохновил многих. Нашлись и артисты и музыканты, художники и костюмеры, бутафоры и гримировщики. Владимир Николаевич создал своеобразный театральный коллектив. Большинство артистов были дети в возрасте от 12 до 14 лет. Самому старшему актеру, исполнявшему роль Куилькана (бога мысли) только что исполнилось 16 лет.
Ребята с величайшим рвением делали все, что только было нужно для постановки. Они прекрасно разучили роли и слаженно вели ход действия на сцене. Они изготовили декорации, бутафорию, костюмы, они были рабочими сцены, светотехниками, «голосами за сценой». Увлекательные рассказы Владимира Николаевича о древних народах Америки и ее современных обитателях необычайно воодушевили артистов. Постановка превратилась в увлекательную интересную игру. Все настолько вошли в роли, что стали называть друг друга и вне сцены, только экзотическими именами пьесы.
При активном содействии пианистки Н. была написана музыка. В основу ее были положены оригинальные мотивы мексиканских напевов, записанных испанцем доном Хименес де ля Эспада (из его сборника американских мотивов, изданных в Мадриде в 1881 г.) а также вывезенных из Мексики самим Дегтяревым. Музыкальным вступлением к пьесе был прекрасный вальс «Эль Юз де Чиапас». Не обошлось и без курьезов. Так, например, пианистка обработала мотив песни амазонок под кавалерийский марш, упустив из виду, что в древней Америке вообще не было лошадей.
Декорации написали сами ребята под руководством художника, привлеченного Дегтяревым к постановке. Декорации изображали зал храма бога Мысли в городе Майкапане, покои Кветцаль верховной жрицы народа майев. Декорация пролога и эпилога к сказанию изображала развалины древнеамериканского города, заросшего тропической растительностью. Вдали видна горная цепь Кордильеров с дымящимися вулканами. Художник сам написал эту декорацию на большом холщовом полотнище. Эти дымящиеся огнедышащие вершины стали эмблемой театрального коллектива.