Хесину не удалось должным образом продолжить свои исследования. Вскоре он был уволен. Эти события жизни Р. Хесина описаны в воспоминаниях Жозефины Григорьевны Шмерлинг — она начинала работу в довоенные годы с М. М. Завадовским, подверглась вместе с ним гонениям в 1948 г. Работала потом в лаборатории Самуила Яковлевича Капланского, а затем многие годы была опорой и сотрудницей Хесина в его лаборатории в Институте атомной энергии им. Курчатова. Вот отрывок из ее воспоминаний [4]:
«…его зачислили к нам (в лабораторию Капланского) на должность младшего научного сотрудника… Однако, меньше чем через год, было очередное сокращение, под которое, как самый новый сотрудник, попал Р. Б. В этот раз удалось его отстоять: два старших научных сотрудника согласились перейти в младшие и, таким образом, за счет экономии средств, сохранили его на работе… Однако вскоре в Академии медицинских наук получили приказ, согласно которому „не-раскаявшимсяи генетикам было запрещено заниматься научной деятельностью и наша… администрация издала приказ об увольнении Хесина. На этот раз, единственной возможностью остаться на работе, был перевод на ненаучную должность технического лаборанта. Инициатива и помощь в таком решении проблемы принадлежала С. Е. Северину. Альтернатив не было. Перевод на должность лаборанта произошел в тот период, когда стали получаться интересные научные результаты, Р. Б. предложил оригинальный метод фракционирования цитоплазмы и начинал свои пионерские работы по синтезу белка в изолированных цитоплазматических гранулах. Коллектив, не только нашей лаборатории, но и всего института, в котором Р. Б. уже пользовался серьезным авторитетом, был потрясен алогичностью и потрясающей несправедливостью принятого решения и полной своей бесправностью в ее преодолении.
В ответ на это действие администрации, С. Я. Капланский освободил Р. Б. от всех плановых обязательств (ведь лаборант!) и создал ему „зеленую улицу“ для работы над докторской диссертацией. Это стало не столь уж частым примером, когда над докторской диссертацией работал лаборант.»
Интересные данные, успех в работе и дружественное отношение окружающих позволили Р. Б. перенести эту очередную неприятность и компенсировали острый недостаток в деньгах. Он не изменил ни привычным интенсивным темпам работы, ни своему научному энтузиазму.
Правда, возник новый мешающий компонент жизни: язва желудка. Не думаю, что она была непосредственным следствием всех служебных перипетий, но тем не менее она была и были «голодные» боли и приступы и в лабораторном термостате появилась дежурная манная каша. Эта язва, если не считать военных ранений, была первым ударом по его завидному здоровому организму. Так, будучи лаборантом, имея язву и не имея денег, подошел Р. Б. к научному финишу и в марте 1953 г. закончил экспериментальную работу над своей докторской диссертацией. И жизненная и научная судьба представлялась в самом радужном свете.
Следующий удар был непредсказуем. Мне кажется, что наша литература и публицистика несправедливо мало внимания уцедила той погромной акции, которую совершили Минздрав и АМН СССР над своими учеными.
18 марта 1953 г. 26 сотрудников евреев были уволены из Института в связи с его реорганизацией. Остались неуволенными только 2 еврея А. Е. Браунштейн и П. Н. Рабинович. На следующий день были уволены все те, у кого один из родителей был евреем. В этот раз остались неуволенными М. Н. Колосов (будущий академик) и Ирочка Каганова. А. Е. Браунштейн еще не был академиком, но уже открыл переаминирование и имел всемирную известность; П. Н. Рабинович — химик-органик, был единственным человеком в стране, который умел синтезировать радиоактивные аминокислоты.
Мы с Р. Б. были уволены общим приказом. Наша послушная администрация очень торопилась.
Самуила Яковлевича Капланского тоже уволили. Ему отвезли приказ (об увольнении) для подписи домой — парторг (М. А. Губерниев) и директор (В. Н. Оре-хович), так как он только что выписался из больницы после своего первого инфаркта и в Институт еще не ходил. (Трудно удержаться! — человеку после инфаркта везут приказ об увольнении домой… Бога они не боялись… С. Ш.)
Сейчас трудно себе представить наш Институт после этих приказов. Реакция и оставшихся и, с внешней стороны в меньшей степени, уволенных была очень сильной. Сейчас ее назвали бы стрессом. Тогда такого слова еще не было в обиходе. Было много слез. Плакали оставшиеся. Особенно тяжело было смотреть на А. Е. Браунштейна. Он сидел в своем кабинете и плакал живыми слезами. У него были уволены очень близкие ему и давние сотрудники. П. Н. Рабинович из своей лаборатории не выходил. Мы с Р. Б. сдавали оборудование и собирали свои экспериментальные материалы. У меня, к тому времени, тоже была готова докторская диссертация. Препятствий к выносу этих материалов нам не чинили.