В первой редакции богатыри, побив всех татар до единого, возвращаются в свои шатры, чтобы отдохнуть и отоспаться, иногда чтобы попировать. В шатрах на время боя ими была оставлена охрана, которая теперь их встречает. Обычно это — два брата. Именуются они различно. Иногда просто говорится «два братца», иногда точнее — «два брата долгополые Лука и Матвей» (Онч. 26), «долгополые поповичи» (Григ. III, 111), «два брата Суздальца» (Тих. и Милл. 8) и др. Подчеркивается, что в бою они не участвовали. Иногда после боя их не могут найти, и похоже, что они не столько сторожили шатры, сколько прятались. Эти два брата теперь начинают хвастать, и это хвастовство имеет роковые последствия. Содержание хвастовства совершенно одинаково во всех случаях.
Понимание смысла песни зависит от того, как понимать это хвастовство. Во многих случаях оно может пониматься только как кощунство, как пустохвальство. Об этом говорит и фигура хвастунов. Хвастают не участники боя, а те, кто в нем не бывали. Илья Муромец недоволен и выговаривает им:
Понимание этого хвастовства как кощунства свойственно той редакции, в которой это кощунство рассматривается как грех, за которым следует Божья кара. С этого момента былина в данной ее редакции приобретает религиозную окраску. Происходит чудо. Утром Илья, выйдя из шатра, видит, что вся побитая ими татарская сила ожила. Мало того: кто был разрублен надвое, натрое, восстал вдвойне и втройне.
Илья первым бросается в бой и увлекает за собой всех других. Но богатыри, одолевшие татар, побившие Калина или Мамая, не могут одолеть восставших мертвецов.
Войско врагов все увеличивается. Илья сознает невозможность борьбы.
Вместо того чтобы рубиться с врагом, Илья начинает молиться и каяться, и от этого вся нездешняя сила вдруг падает сама собой.
Возвратясь в Киев, богатыри расходятся по монастырям и становятся монахами, а Илья после смерти становится святым.
В других случаях они уходят в горы, пещеры (по-видимому — недопонятое певцами обозначение Печерской лавры в Киеве) или просто окаменевают, что должно служить наказанием за их похвальбу.
Уже этот краткий пересказ вскрывает и происхождение, и идеологию такого прибавления к героической былине. <…>
Характерно, что данная трактовка сюжета была распространена среди сказителей, тяготевших к церковной книжности, к церквам и монастырям. Таков был Щеголенок, знавший много благочестивых легенд и рассказавший их Л. Толстому, откуда Толстой и почерпнул сюжеты главнейших из своих народных рассказов.[116]
Гильфердинг пишет о нем: «Щеголенок, хотя неграмотный, но большой охотник ходить по монастырям и слушать божественные книги; это отзывается отчасти и в тоне его былин».
Версия о Камском побоище была распространена в Беломорье в раскольничьей среде. Текст, записанный от Г. Л. Крюкова, отличается яркой религиозной окрашенностью (Марк. 81).
Щеголенок и Крюков — наиболее типичные представители такого направления в исполнении и трактовке эпоса. <…>
Народ не может примириться с тем, что богатыри «перевелись». Для народа они бессмертны. Поэтому М. С. Крюкова, для которой знакомство с текстом Мея может считаться установленным, пропела:
116
Подробности см.