Песня эта неоднократно была предметом научного рассмотрения, однако для выяснения сложных вопросов, связанных с ее происхождением, историей и толкованием, сделано очень мало. Литература о ней очень велика, мы выделим лишь главнейшие труды. Буслаев ограничился кратким пересказом, чтобы показать, что Лебедь Белая есть мифическое воплощение водяной стихии, в чем он, как показывает анализ былины, ошибается (Народная поэзия, с. 94–97). Стасов возводил эпизод совместного захоронения к индийской Магабгарате, а измену жены Потыка к монгольскому Гесер-Хану («Вестн. Европы», 1868, с. 677). Орест Миллер отводит взгляды Стасова, подробно останавливаясь на его материалах и его аргументации, сам же выдвигает взгляд, уже высказанный Буслаевым, будто лебедь-дева — «мифологическая лебедь-дева, сродная юго-славянской виле и германской валкирии». Она олицетворяет собой водную стихию. Гроб, в который она сходит, это «образ тучи», живая вода, которою Потык ее оживляет, это будто бы дождь и т. д. (Илья Муромец и богатырство киевское, 1869, с. 387–414, 463–477). Веселовский писал о нашей былине дважды. В одной из этих работ (Разыскания в области русск. духовного стиха, IX. Праведный Михаил из Потуки. Сборн. Отдел. русск. яз. и слов. АН, т. XXXII, № 4, 1883, с. 355–367) Веселовский связывал эту былину с древнеболгарским житием Михаила из Потуки. Такое сближение надо признать полностью несостоятельным. Основная аналогия, на которой строит свои выводы Веселовский, а именно наличие здесь и там змееборства, — аналогия ложная, не говоря уже о том, что былинный Потык нисколько не похож на святого. В житии змееборство происходит у воды и герой спасает девушку от змея, в былине же змееборство происходит под землей: змей наслан коварной девушкой, желающей извести героя. В другой работе (Былина о Потоке и о сорока каликах со каликою. Журн. Мин. нар. просв., 1905, V, с. 303–313) Веселовский привлекает духовный стих позднего происхождения — о 40 каликах — для восстановления предполагаемой древнейшей и первичной формы былины о Потыке. Все, что не подходит под его схему, Веселовский просто объявляет более поздним, чуждым, занесенным извне.
Всев. Миллер отрицает связь между болгарским житием и былиной, которую утверждал Веселовский, но все же считает возможным допустить, что имя Михаила Потока (впоследствии Потыка) восходит к указанному житию Михаила из Потуки, чему будто бы способствовало перенесение его мощей из Потуки в Трнов, происшедшее в 1206 г. Он видит в былине сказку (в чем он ошибается), сходную как с европейскими, так и азиатскими сказками и занимающую промежуточное положение. Основная цель Всев. Миллера состоит в том, чтобы доказать юго-западное происхождение этой былины. К такому выводу Всев. Миллер приходит путем анализа географических названий в былине. В ней упоминаются Подолия, Литва, Волынь, что, по мнению автора, доказывает юго-западное происхождение всей песни (Очерки, т. I, с. 122–128, т. III, с. 51–52). Г. Н. Потанин в двух статьях, разбирая былину по мельчайшим кусочкам, находит многочисленные соответствия в мелочах между нашей былиной и монгольскими сказками. «В одной редакции они (т. е. разрозненные черты) укрепились все вместе, и эта редакция зашла в Россию под видом былины о Марье Лебеди Белой» (Этногр. обозрение, 1892, № 1, с. 38–69, № 2–3, с. 1–22). Чисто эклектически подходит к вопросу А. М. Лобода (Былины о сватовстве, с. 85–119). Он не отвергает взглядов его предшественников (например, о связи былины с житием Михаила из Потуки), собственный же взгляд Лободы состоит в том, что образ Марьи-белой-лебеди идет из свадебной поэзии. В свадебной поэзии этот образ — символ, в былине же лебедь становится человеком, действующим лицом. В большой монографии, посвященной змееборству, А. В. Рыстенко пытается свести нашу былину к сказаниям о змееборстве Георгия (Легенда о св. Георгии и драконе. Одесса, 1909, с. 364–385). Он совершает ту же ошибку, что и Веселовский, рассматривая один эпизод в отрыве от целого и его смысла и руководствуясь чисто внешней и притом ложной аналогией. Потык никакой девушки от змея не освобождает. Наоборот, девушка в былине сама имеет змеиную природу. «Борьба Потыка в могиле со змеем есть слабый, видоизмененный вид борьбы Георгиевской формулы» (с. 374) — глубоко неправильное, явно формалистическое утверждение. Следует еще упомянуть о двух работах Б. И. Ярхо (Этногр. обозр., 1910, № 3–4, с. 49–79; Русск. филологич. вестн., 1913, № 2, с. 442–446). В первой из них Ярхо утверждает, что «былина о Потыке сложилась из совершенно разнородных мотивов, сцепившихся благодаря случайно сходственным чертам» (с. 50). Так Б. И. Ярхо представляет себе процесс народного творчества. Ярхо разбивает всю былину на мелкие и мельчайшие части и возводит каждую из них к какому-нибудь первоисточнику (сказка, Эдда, Нибелунги, Тидрек-Сага и др.). Во второй из своих работ автор объявляет главным источником былины Сигурдов цикл. Специальную работу «О житийных и апокрифических мотивах в былинах» написал Б. М. Соколов (Русск. филологич. вестн., 1916, № 3). Здесь он повторяет теорию житийного происхождения былины, пущенную в оборот Веселовским. В противоположность русским ученым, видевшим в Потыке святого, польский ученый Брюкнер видел в былине о Потыке не религиозную легенду, а веселую скоморошину, фаблио. Сюжет ее объявляется сказочным; древнейшая форма ее якобы имеется в одной из польских хроник второй половины XIV века (Michajlo Potyk und der wahre Sinn der Bylinen. Zeitschr. f. slav. Phil., Bd. III, Heft 3–4, 1926). На других, более мелких работах мы останавливаться не будем.К стр. 238. Потык