Командир полка находился в десяти километрах от нашего местечка. Вход на ферму, где была штаб-квартира, охранялся тоже двумя здоровенными подснежниками, которые лениво жевали резину. Они равнодушно впустили нас без эскорта, и через минуту мы очутились лицом к лицу с командиром. Это был человек лет сорока двух-трех, с усталыми глазами, ладно сложенный, расположенный к полноте. Дверь за нами захлопнулась. Мы стояли ни живы ни мертвы, вытянувшись в струнку. В течение нескольких секунд командир ел нас глазами, не произнося ни слова. Затем, очень медленно, сев за стол, сказал: «Well».
Мы молчали. Вдруг он стукнул по столу и закричал: «Да вы знаете, чем грозит вам ваша дурацкая отлучка в военное время?»
Мы молчали. Он опять впился в нас взглядом. Потом, взяв со стола лист бумаги, начал что-то громко читать. Кажется, это был чей-то рапорт. Кто-то доносил: «…такой-то дивизии… полка… сентября 1944 г. капрал Уольтер Иогансен… и русский пулеметчик-переводчик с разрешения их сержанта в девять часов утра выехали в соседнюю деревню для получения военных сведений у местного населения. (Капрал Иогансен, как один из шоферов взвода, управлял грузовиком. Отпущенное этим двум солдатам на разведку время предполагало их отсутствие около четырех часов. В девять часов вечера появился их грузовик, управляемый немецким лейтенантом Хуго фон Клуге такой-то немецкой дивизии. Капрал Иогансен мертвецки пьян, а русский еле держался на ногах. Грузовик был обрызган кровью».
При слове «кровью» командир вновь испытующе посмотрел на нас. «Кровь! — подумал я. — Откуда же кровь?» В моей трещащей голове с бешеной скоростью неслись мысли, одна другой романтичнее, я бы даже сказал: торжественнее. Очевидно, возвращаясь из деревни, мы попали в засаду. Десять, нет — двадцать, нет — пятьдесят немцев из-за прикрытия открыли ураганный огонь. Но мы с Уольтером перебили всех и взяли в плен их лейтенанта. Да, но чья же это кровь? (Мы подорвались на мине, машину перевернуло… Но кто же тогда мог поставить её на колёса? Немцы, что-ли? Что за чушь… — Кровь! — Может быть, Уольтер ранен? Или я? Стоя смирно, руки по швам, я ощупал свои бедра. Кажется, ничего. Бедра, как бедра. Локтями я попытался ощупать ребра. Благодаря американскому пайку, их трудно было найти, но всё же мне показалось, что я чувствую одно или два ребра. Как будто и они были в порядке. Я с опаской покосился на Уольтера. Он стоял так же как и я, вытянувшись в струнку и слегка покачивался, как бы от сильного ветра. — Ага, подумал я, он контужен… Впрочем нет, покачивание скорее от угощения кузенов… — Тут мысли мои были прерваны голосом командира, продолжавшего чтение: «Примечание: при осмотре грузовика в нем нашли: — одного теленка, двух свиней, восемь гусей, четырнадцать уток, две дюжины кур и некоторое количество вина и спиртных напитков. Кровь оказалась вином, вылившимся из разбитой бутылки…».
— По моим сведениям, — сухо сказал командир, — винной батареи хватило бы на неделю для победной выпивки роты солдат. Даже американской роты… — Положив донесение на стол, он на мгновение задумался и неожиданно улыбнувшись, произнес: «Ладно». Потом, пошарив под столом, достал бутылку американского виски.
— На этот раз пронесло, но впредь… Немецкий лейтенант оказал нам и вам тоже большую услугу… За что вы хотели бы выпить?
Уольтер ответил было трафаретом: за победу, мол, идеалов над тиранией, но командир поморщился.
— Нет, не то — это мы знаем. А за что бы вам особенно хотелось сейчас выпить, очень хотелось бы, одним словом…?
Уольтер нахмурился, надулся и мне казалось, что я даже слышу, как он думает. «За Мари!» — ответил он, наконец, покраснев.
Полковник чокнулся с ним и объявил, что хотя и не знает Мари, но думает, что это стоящий тост.
Пришла моя очередь. Зная, что слова о победе и мире его не удовлетворят, я молчал и бессмысленно улыбался: — Знаете что? — произнес полковник, — выпьем за картофельные поля!
— Ну да, — объяснил он в ответ на наши вопросительные взгляды, — за картофельные поля, которые сокращают путь, — и подмигнул.
Мы оживленно выпили, потом выпили за крестьян, потом за деревню, потом еще и еще…
Возвращаясь в часть, мы упрашивали подснежников вторить: мы орали «Лили Марлен».
Когда мы соскочили с джипа, раздался залп, другой, третий…
Сквозь деревья увидели мы десятка два наших товарищей, стрелявших вверх. «Самолеты», мелькнуло у меня в голове. Но почему все стоят во весь рост, без всякого прикрытия, а не бегут врассыпную, как мы обыкновенно поступали? Вот сейчас услышу я страшный, нарастающий визг пикирующего самолета. Сейчас, как сорвавшиеся цепные псы, залают пулеметы. Почему мне не страшно? Потому что я герой, или, может, это просто действие виски? Тут к нам подбежали бойцы. Они каким-то образом уже знали о результате нашего дела. Это был салют в нашу честь. Нас окружили, каждый считал своим долгом похлопать нас по плечу. Не знаю, как Уольтеру, но мне основательно намяли бока, а плечи горели, как будто я провел целый день на пляже французской Ривьеры.