– А мы, что мы выиграем, если поможем вам таким образом?
– Вы получите заверение, что мы никогда не будем составлять заговор против Церкви.
– Ну, хорошо, – сказал Отто Генрих фон Штейнбах, – все это звучит привлекательно, но я знаю, что в Венеции вы чуть было не сбросили дожа, что во Флоренции вы поддерживаете партию аристократии и что даже в Риме ваша деятельность беспокоит Святого Отца. Имеешь ли ты в виду, что если мы согласимся вам помочь, то все эти трудности исчезнут?
– Если ваша святая инквизиция прекратит свои позорные действия против безупречных христиан, эти трудности исчезнут, – твердо сказал Каммершульце.
– А что ты думаешь об этом Бруно? – поинтересовался Штейнбах.
Каммершульце поднялся с кресла и сказал с глубокой убежденностью:
– Джордано Бруно обвинен несправедливо!
– Допустим, – сказал епископ, – но кто он? Католик, кальвинист, лютеранин? Или, может быть, агностик… И скажи мне, так как сегодня у нас здесь такая приятная доверительная беседа, этот Бруно, которого мы судим в Риме уже пять лет, не был ли он одним из главарей вашего братства? Он мне очень напоминает вестника…
Каммершульце пожал плечами.
– Суд святой инквизиции ничем не лучше, чем суды Франкенберга!
Прелат ответил ему жеманной улыбкой:
– Мой дорогой Фридрих, не забывай, что этот Бруно – священнослужитель! Он дал обет, насколько мне известно! И одного его желания недостаточно, чтобы освободить его от присяги. Это расстрига и вероотступник. Поэтому он должен быть судим нашим судом.
– А ты можешь поручиться, что этот суд справедлив?
– Он справедлив!
– Какая уж там справедливость, когда я, например, не вижу ни малейшей возможности принять участие в этом деле и как-то на него повлиять.
– Джордано Бруно угрожает костер, лучше не вмешивайся…
Каммершульце воскликнул:
– Вот против этого я и восстаю! Что это за церковь, которая превратила себя в трибунал? Это уже не добрая мать, а злая мачеха!
– Потише, – сказал епископ. – Ты не смешивай нашу апостольскую миссию с нашей гуманистической деятельностью! Апостол подставляет другую щеку – гуманист обнажает меч. В таком разрозненном мире, как наш, суровость и сила должны постоянно уравновешивать милосердие. Без этого все рассыплется, как тело, лишенное жизни. Но эти соображения отнюдь не помешают мне встретиться с князьями-избирателями и попросить их накинуть намордник на Франкенберга. Этот выскочка раздражает меня…
Каммершульце попрощался с Отто Генрихом, и они с Бальтазаром ушли.
Как понял студент из этого разговора, целью алхимика было освободить не только вестников, арестованных священнослужителями Реформации, но и тех, которых схватили католики, и в частности, Джордано Бруно, о котором они вспоминали. Хотя Каммершульце в этом и не признался, Бруно, как и предполагал Отто Генрих фон Штейнбах, был одним из великих магистров братства вестников, равный Паппагалло. Вот почему он так много путешествовал по Европе, организовывая здесь – кружок, там – академию, преподавая в Сорбонне, в Оксфорде, в Виттенберге, в Праге, печатая свои философские произведения или полемические сочинения при помощи братьев-вестников в Базеле, в Париже, во Франкфурте. «Изгнание торжествующего зверя» было настольной книгой поколения Каммершульце.
В Венеции он был выдан в руки инквизиции, и та устроила над ним процесс, который затянулся надолго. Вестники использовали все средства, чтобы устроить ему побег, но он, убежденный в своей правоте, хотел предстать перед судом, выкрикнуть судьям в лицо свой гнев, свое возмущение против удушения ими свободы. «Ему угрожает костер». – сказал епископ. Алхимик знал это не хуже него. Он надеялся убедить Отто Генриха фон Штейнбаха, чтобы по время своей ближайшей поездки в Рим тот попытался заступиться за узника. Бальтазар был потрясен. Он не мог понять, почему эти люди так яростно враждовали между собой, ведь все они уверяли, что поклоняются одному и тому же Богу любви…
Только в декабре один путешественник, который возвращался из Венеции, привез им известия о Паппагалло. Труппа странствующих актеров остановилась в Венеции и рассчитывала остаться там на всю зиму. Однако книга Бальтазара еще не была напечатана. Они хотели также дождаться возвращения из Рима Отто Генриха фон Штейнбаха. Он возвратился в январе 1598 года и привез неоценимые сведения об отношении Святого Престола к вестникам и, в частности, к Джордано Бруно.
В каждой стране одному из иезуитов поручили войти в контакт с членами братства и вместе с ними обсудить реформы, которым следует подвергнуть их институцию, чтобы привести ее в соответствие с руководящей ролью Церкви. Каммершульце отказался принять это условие. Не таков был смысл его первоначального предложения. Что касается Бруно, то суд будет продолжаться, пока не будут полностью исчерпаны материалы обвинительного досье, – а это означало, что инквизиция попытается выдушить из несчастного все секреты, которые он поклялся собственной душой сохранить. Каммершульце сделал из этого вывод, что Церковь не только не смягчила своей позиции, а напротив, ужесточила ее. Он сказал епископу:
– А что произойдет, если все наши братья отрекутся от христианства? Будучи отброшены и католиками, и протестантами, они в конце концов отвергнут обе Церкви и придут к выводу, что Христос находится в их душах.
Прелат скорчил гримасу:
– И сами они, в свою очередь, станут пародией на Церковь…
– Мне очень грустно, – признался Каммершульце.
– Человеческие умствования всегда грустны, – сказал Штейнбах. – Только вера и покорность всегда вознаграждаются счастьем.
Книгу Бальтазара закончили печатать 3 февраля, на праздник святого Блеза. Мастер Флинкер перестал ворчать и признался, что, по его мнению, работу удалось закончить вполне своевременно.
– Ну, хорошо, – сказал он, обращаясь к алхимику. – Книгу мы наконец закончили печатать, и могу ли я теперь узнать, кто же ее автор?
– Конечно! – ответил Каммершульце и указал на Бальтазара, который приводил в порядок инструменты.
– Да не может быть! – воскликнул печатник. – Вы меня разыгрываете! Разве этот мальчишка мог сочинить такое произведение? К тому же он заикается…
Наши друзья рассмеялись от чистого сердца. Потом решили, что книгу доверят разносчикам, которые продадут по несколько экземпляров в протестантских городах, где ректоры тотчас же ее запретят. После этого успех книге обеспечен. Читатели, желающие приобрести запрещенные произведения, знают, где их надо искать. В каждом из этих городов существовала книжная лавка, где в задней комнате предлагали книги, осужденные духовенством…
7 февраля алхимик и его ученик отправились в дорогу в направлении Вюртемберга через равнину Гогенлоге. Там еще неистовствовала эпидемия, и большинство деревень, которые попадались на пути нашим путешественникам, хоронили своих мертвецов. Это ужасное зрелище сопровождало их в течение трех дней. А на четвертый, за несколько миль до Гейльбронна, Бальтазару было новое видение.
Он ехал, зябко кутаясь, на Бораке, когда вдруг кобыла стала на дыбы. Еще чуть-чуть, и он бы свалился с седла. И тогда он увидел, что испугало его лошадь: бесконечная лестница рядом с дорогой уходила в небо. Однако животное набралось мужества и одним прыжком увлекло всадника на ступени, по которым стало взбираться наверх с удивительной легкостью. Казалось, этот подъем никогда не окончится, но внезапно, ошеломленный, Бальтазар ощутил, что он уже на небе.
«Что это?» – спросил он.
«Первый круг неба», – сказала Борака.
И он увидел, что первое небо – из бирюзы. Тогда к нему подошел какой-то человек и сказал:
«Посмотри на людей, которые стоят по мою правую руку. Это избранные. А вот те, которые вечно падают по мою левую руку, – так это отверженные».
Избранники купались в блаженном сиянии, похожем на утреннюю зарю. Бальтазару показалось, что они нимало не беспокоились о павших. Он спросил:
«Кто может быть избранным, пока существует хоть один отверженный?»
– В конце времен, – объяснил Каммершульце, – все, что не сможет очиститься, будет сожжено огнем. Церковь сделала из этого вывод, что проклятые навеки останутся проклятыми. В действительности же они очистятся огнем, как и все шлаки. Какая же это божественная полнота, если будет остаток?
– Однако, – возразил Бальтазар, – я взаправду видел всех хороших справа, а всех плохих слева. Они падали.
– Все зависит от того, как мы на это смотрим. Мы видим это и говорим: вот это! Мы видим то и говорим: вот то! Но что такое наш взгляд, как не крохотный лучик света в царстве тьмы? Только взгляд Бога совершенен, как солнечное сияние посреди белого дня.
– Это не мешает тому, что если бы мне попался в руки этот фламандец, этот Дюсберг, я с удовольствием свернул бы ему шею.
– Если бы он действительно оказался в твоих руках и я бы приказал тебе убить его, ты бы заколебался.
Наши друзья приехали в Гейльбронн около восьми часов вечера. Было довольно холодно. К счастью, они нашли приют у одного плотника, который предоставил им комнату на ночь. Валясь с ног от усталости после трудного пути, они сразу же легли и уснули. Однако где-то в полночь их разбудили звуки, похожие на жалобный стон.
– Что это? – спросил Бальтазар.
– Вроде бы кто-то стонет, – заметил алхимик.
Они прислушались. Стон не утихал, душераздирающий, хотя и далекий. Казалось, кто-то звал на помощь.
Оба оделись, вооружились факелом и спустились на первый этаж дома. Плотник спал как убитый. Они решили его не будить и вышли на улицу, освещенную полной луной. Стон, казалось, исходил из соседнего дома, но когда они туда подошли, он уже доносился от следующего жилища, и таким образом, по мере того как наши друзья продвигались вперед, стон удалялся. Конечно, было бы разумнее возвратиться в дом плотника, но этот зловещий голос их притягивал.
Вскоре они оказались за городом, посреди каких-то развалин. Пройдя еще немного, увидели в бледном свете этой морозной ночи карьер с беловатыми стенами. Они вошли туда. Это был соляной карьер. Стон усиливался, он увеличивался, словно катящийся снежный ком. Они наклонились и увидели на дне глубокой ямы людей, которые работали при свете факелов. Их голые тела были покрыты коркой соли. В то время как они долбили кирками породу, с их разъеденных проказой губ срывался жалобный стон.
– Это люди, осужденные на работу в соляных копях, – объяснил Каммершульце. – Я хотел, чтобы ты собственными глазами увидел, какова их судьба. Можешь ли ты себе представить, что их ужасное существование может прекратиться только со смертью, и их единственная надежда – это надежда на лучшую жизнь в потустороннем мире? А теперь подумай об осужденных мучиться в аду, представляющем собой соляную копь, намного более ужасную, но те несчастные не имеют даже надежды когда-нибудь оказаться в потустороннем мире, где им будет лучше, ведь они пленники вечности. Как Бог может выдержать этот вечный стон?
Бальтазар понял урок. Или Небесный Иерусалим объединит всю вселенную, все очищенное человечество, или его вообще не будет. Они возвращались досыпать ночь, но перед их мысленным взором еще долго стояло страшное видение этих голых, истерзанных болью тел, которые на дне карьера монотонно взмахивали и взмахивали кайлами, и так час тянулся за часом, а соль все глубже и глубже разъедала их раны, причиняя им нестерпимые муки.
Когда Бальтазар опять улегся в постель, он увидел своего отца, Иоганна Сигизмунда Кобера – тот подошел и сел на край его кровати.
«Ты давно уже ко мне не приходил, – заметил молодой человек. – А я ведь очень нуждался в твоей помощи, когда сидел в темнице ректора».
«Не вини меня, – сказал Иоганн Сигизмунд. – Мы не имели разрешения к тебе подходить. Надо было, чтобы ты преодолел эту длинную дорогу в подземельях, которая приведет тебя к Иерусалиму. К тому же у тебя нет особых причин жаловаться на судьбу. Твоя книга напечатана. Я горжусь тобой».
«Ты говоришь мне об этой книге так, будто бы живешь в этом мире! Неужели на том свете существует возможность читать произведения, которые создаются здесь?»
«Это мастер Виткоп принес нам твою книгу, – объяснил отец. – Когда солдаты Шеделя сбросили его с лестницы, он держал один экземпляр в руке».
«Мой дорогой отец, – сказал Бальтазар. – Книгу, о которой ты говоришь, сочинил не я. Ее написал вот этот человек, спящий со мной рядом. Я только помогал мастеру Виткопу и Валентину Бонгефферу ее печатать».
«Странно, – ответил Иоганн Сигизмунд. – Мне казалось, ты что-то сочинил».
«Это так и есть, – сказал Бальтазар, – и могу даже подарить тебе один экземпляр, если хочешь».
Он встал с постели, подошел к своей сумке, взял там книгу и поднес ее отцу, который со слезами на глазах принялся его благодарить.
«Я так мечтал писать! И вот теперь пишешь ты. Как будут довольны твои братья и сестры! Но скажи мне, Бальтазар, ты знаешь, куда ты идешь?»
Студент был ошарашен этим вопросом. Потом он ответил:
«Я буду сопровождать своего учителя. Мы поедем в Италию, в Венецию! Там мы встретимся с Паппагалло, с розой…»
«А после того как ты присоединишься к своим друзьям, куда ты пойдешь?»
«Туда, куда и они. Какое это имеет значение? Всякая цель – обман. Только движение имеет смысл».
«Ты в этом уверен?» – спросил Иоганн Сигизмунд, удаляясь.
И тогда, только тогда, Бальтазар заметил, что тело его отца покрыто солью.