Он поднял свою, кружку и одним махом осушил ее.
– Я твоя смерть, – сказал Каммершульце.
Девицы весело рассмеялись и, в свою очередь, подняв кружки, воскликнули:
– Пьем за смерть!
Потом, будто испугавшись своих слов, обе закрыли лицо руками.
– Что-то я тебя не припомню… – сказал торговец.
– Однако же ты долго меня искал, чтобы отдать в руки своего хозяина…
– Какого хозяина?
– Дитриха Франкенберга…
Дюсберг пожал плечами:
– А! Этот… Мелкий это хозяин… Но ты, кто же ты такой? Печатник? Нет. Плотник? Нет. Трактирщик? Тоже вроде бы нет. Может быть, золотых дел мастер?…
– Ты меня встретил на дороге, когда я ехал из Нюрнберга в Аугсбург в компании этого юноши. Я назывался тогда Франк Мюллер и был купцом-суконщиком.
Фламандец полуприкрыл один глаз:
– Нас интересовал тогда Кобер. А ты, купец-суконщик? Вестник, наверное… – Он замолчал и, не отрывая взгляда от Каммершульце, воскликнул: – Я вспомнил тебя, точно вспомнил! Тебя арестовали тогда вместе с этим мальчиком! Ну что же, поздравляю! Если я вижу вас здесь обоих, веселыми и бодрыми, значит, на этот раз… Но скажи, пожалуйста, какое же твое настоящее имя?
Алхимик ему ответил. Дюсберг поднялся и, обращаясь к двум девицам, сказал:
– Дорогие дамы, у меня неотложное дело. Развлекайтесь здесь с этим Бальтазаром, пока этот высокий господин любезно займется мной…
Потом, качаясь, он направился к двери, пытаясь выпрямиться, с видом человека, пекущегося о собственном достоинстве. Каммершульце пошел за ним.
Выпивка снова взбудоражила дух молодого человека. Когда он увидел, что остался один в зале гостиницы в компании двух женщин, он вдруг вскочил на ноги одним прыжком и закричал:
– Смотрите! Океан! Океан!
И правда, в окна и в двери здания, вливалась бурными потоками вода, все сметая на своем пути. В один миг столы и стулья были унесены волнами. Бальтазар и девицы уцепились за проходящий корабль. Им помогли подняться на борт.
Все, кто находился на этом судне, были в колпаках, украшенных колокольчиками. Они танцевали и пели, словно ополоумевшие, и две девицы тотчас же присоединились к ним, высоко задирая ноги, выкрикивая бессвязные слова. Некоторые были одеты шиворот-навыворот и делали движения наоборот. Так, один ходил на руках, другой пятился задом, третий поставил ботинки себе на голову, а каждую ногу обул в шляпу. Капитан корабля драил палубу, а юнга руководил маневрами. Опьянев от выпитого пива, Бальтазар уснул.
Когда он проснулся, был уже день. Его отнесли в номер и уложили в постель. Соседняя кровать была не тронута. «Каммершульце не возвращался», – подумал он. Потом, поднявшись и сев на своей кровати, громко спросил:
– Где же это Каммершульце?
Но в комнате не было никого, кто бы мог ему ответить. Он встал, быстро оделся и спустился в таверну. Никто не видел Каммершульце после того, как он вышел на улицу вместе с торговцем. И, внезапно отрезвев, Бальтазар понял, что учитель угодил в ловушку. Мысли вихрем закружились в его голове. Дюсберг, конечно же, не был так пьян, предатель сбросил с себя маску, и кто знает, что там произошло! На улице его, конечно же, поджидали сообщники. А возможно, что за ними следили от самого Фрибурга… Нет сомнения, что и его споили умышленно, чтобы легче было расправиться с учителем.
Бальтазар выбежал на улицу, прошел направо, потом налево, расспрашивал торговцев и прохожих, большинство из которых не понимали по-немецки. Казалось, что его учитель испарился. После долгих и бесплодных поисков отчаявшийся Бальтазар вернулся в гостиницу, поднялся к себе в комнату и стал размышлять об этом ужасном исчезновении. Потом, не зная, на что решиться, открыл сумку, куда Каммершульце укладывал свои книги и одежду. Он нашел в ней шкатулку, впрочем, не закрытую на ключ. В ней находился остаток принесенных Варлетом флоринов и письмо, написанное рукой алхимика и адресованное: «Бальтазару Коберу, моему ученику, на тот случай, если со мною случится беда».
Бальтазар заколебался. А вдруг Каммершульце возвратится с минуты на минуту и упрекнет его за поспешность, с которой он распечатал это письмо… Он опустился на колени возле кровати и стал молиться. И чем больше он молился, тем крепче становилась в нем уверенность, что он уже никогда не увидит учителя. Поэтому, поднявшись на ноги, он сорвал восковую печать, которая скрепляла свернутое в трубочку послание и с бьющимся сердцем прочитал следующее:
«Во славу Бога, всеведающего, всемогущего, вездесущего. Аминь. Ты должен идти в науку. Баттиста Строцци, сестьере Сан Поло, Венеция. Прощай».
Он долго сидел, недвижимый, смотря оторопевшим взглядом на эти несколько слов, значение которых было более, чем понятно. Каммершульце перед своим исчезновением поручил ученика заботам Строцци, о котором Бальтазар никогда раньше не слышал. Наш друг спрятал послание во внутренний карман сюртука и спустился в таверну, где опять начал расспрашивать выпивавших там посетителей, не встречали ли они его учителя. Они плохо понимали, чего он от них хочет. Тогда Бальтазар решил отправиться в городскую управу и рассказать там о случившемся.
Его выслушали с большим интересом и пообещали сообщить, если им удастся что-то узнать. Становилось все очевиднее, что Каммершульце похищен, но что случилось потом, угадать было невозможно. Увезли ли его в Нюрнберг, где ректор Шедель с большим удовольствием посадил бы его в тюрьму и на этот раз под настоящей фамилией? Был ли он убит Дюсбергом или его сообщниками? Бросили ли его в застенки какой-нибудь тюрьмы в Боцене или в его окрестностях? Все эти предположения были вероятны и непрерывно прокручивались в голове Бальтазара, впавшего в состояние крайней тревоги и почти паники.
Существовали ли вестники в этом городе? На вывеске гостиницы красовалась подвешенная на вертеле свинья и ни гуся, ни рашпера здесь не знали… Что же касается крестов на развилках дорог, то они были до отчаянья немы. Каммершульце исчез, не оставив молодому человеку других инструкций, кроме венецианского адреса. Надо было покинуть эти непонятные и, возможно, враждебные места, но он боялся уехать отсюда – а вдруг алхимик вернется?… Бальтазар ощущал вокруг себя угрозы, тем более неприятные, что они были неясные. В течение всего следующего дня он просидел, замкнувшись в своей комнате, и не двигался с места, надеясь на возвращение алхимика и убежденный, что он больше никогда его не увидит.
Одно только поддерживало в нем надежду: неужели такой умнейший человек, как Каммершульце, мог так легко попасть на крючок такому отъявленному мерзавцу, как этот Дюсберг? Однако под вечер наш друг решил преодолеть отчаянье. Неужели он окажется недостойным человека, который всегда учил его мужеству? Он окунул голову в ведро с водой, одел плащ и храбро спустился вниз, сев за стол, чтобы поужинать. Он ничего не ел со вчерашнего дня, и голод острыми когтями терзал ему желудок.
– Что изволите заказать, господин? – спросил трактирщик на ломаном немецком языке. – У нас нет ничего, кроме курицы.
– Давайте курицу, – согласился Бальтазар.
– А вы в состоянии заплатить, уважаемый господин?
– Конечно, – ответил юноша. – Я заплачу и за комнату, и за ужин.
Трактирщик наклонился к нему:
– Покажите ваши деньги, господин… Вы очень молоды, как сами должны понимать, а ваш друг исчез, даже не простившись с вами…
Бальтазар пожал плечами, вытащил из-за пояса кошелек и показал его трактирщику, чьи глаза округлились от изумления. Он пролепетал:
– Если господин предпочитает свинину вместо курицы…
– Несите курицу, – подтвердил студент, возвращая кошелек на место.
– Ваше сиятельство, – сказал какой-то человек, – я наблюдаю за вами с той минуты, как вы вошли в этот зал, и не сомневаюсь, что вы человек самого благородного происхождения!
Тот, кто обратился к нашему другу с этими словами, поднялся, обошел вокруг стола и поклонился Бальтазару с самой отменной учтивостью. Ему не было и тридцати лет. На нем был длинный черный студенческий плащ с целым потоком лент на груди, и он держал в руке стакан, который и поднял за здоровье «благородного путешественника», с которым имел честь повстречаться. Бальтазар возвратил ему поклон, но не тост, так как поклялся больше не пить.