Тут появился старый кызылбаш и закричал:
— Я знаю, о тагсыр!
Старика звали Шахали. Когда-то он был в плену в Чандыбиле, воротился оттуда и знал несколько песен Гёроглы.
— Ну, зангар, пой песню!
— Будет исполнено! — ответил курд и, сев на Гыр-ата, пропел песню:
"Хочешь, казни иль милуй, но в битвы день
Ослепительно красив арабский скакун.
Когда джигит защищает, холит его,
Чудодейственна бывает его красота.
Золотые кисти на попоне его,
Как на девичьем наряде — бахрома;
Словно яблоки, блестят его глаза,
Ослепительна его мощь и красота.
Плавно и медленно он набирает ход,
Пустыни и степи он может преодолеть,
Черны, как ночь, колени и грива его,
Этого скакуна ослепительна красота.
Челка его достигает до ноздрей,
От погони уйдет, в погоне настигнет врага,
Мощную пасть широко раскрывает он,
Ослепительна его сила и красота.
Сколько дней я наслаждался им.
Лекарства не найти от страсти моей.
О Шахимердан, говорит Гёроглы,
До чего ж удивительна его красота".
Но после песни Гыр-ат не стал танцевать.
— Слезай, Шахали! Гыр-ат не станет танцевать. Ну-ка, пусть сядет каландар и заставит его танцевать.
— Да нет же, тагсыр. Глядите-ка… — возразил курд и ударил коня. Гыр-ат встал на дыбы и подбросил старика вверх на высоту пики. Старик взлетел и снова упал на спину коня, крепко уцепясь за него.
— Эй, Шахали! Это зрелище никуда не годится. Сказано тебе слезай, значит, слезай!
— Не торопитесь, тагсыр! Я знаю еще одну песню Гёроглы.
— Что ж, коли знаешь, спой!
— Я спою, тагсыр! Эту песню суннит Гёроглы сложил в ненастный день, с дождем и бурей, когда, возвращаясь с набега, переваливал через гору Ходжа, — ответил курд и запел.
"На угрюмых вершинах седых и снежных гор
Жестокая буря свирепеет с дождем,
Все обледеневает после дождя,
Упорные, злые ветры дуют тогда.
Со скакуна недоуздок не снимай,
Крепко знай свое дело, уверен будь,
В день битвы лютой на мерина не садись,
Пропадет, погибнет твое дело тогда.
Если джигит не знает, что значит честь,
Если Шахимердан не станет другом ему,
Если без полководца войско пойдет в поход,
Будет любая рать побеждена тогда.
Каждому — свое: утки в озерах живут,
В пустыню за джейраном надо идти:
Если джигит бродит в чужих краях,
Немеет он от тоски, жалок бывает тогда.
Когда боевым задором вспыхнет Гёроглы,
Когда, разъяренный, неистов бывает он,
Когда в боевой схватке он встретит врага,
От врага оторваться трудно бывает тогда".
Но Гыр-ат не стал танцевать после этой песни. Ведь когда курд пропел — "В день битвы не садись на мерина", он, сам того не понимая, оскорбил Гыр-ата.
Падишах начал сердиться.
— Шахали, почему не слезаешь с коня, когда тебе говорят — слезай? Пускай сядет сам каландар и заставит коня танцевать.
— Но я, тагсыр, знаю еще одну песню Гёроглы.
Кто садился на Гыр-ата, тому никак не хотелось слезать с него. Вот Шахали и думал: "Если спою я, что умер Гёроглы из Чандыбиля, не заиграет ли Гыр-ат, милый мой?"
И курд, сидя верхом на Гыр-ате, спел песню:
"Словно охотник, в разные стороны я иду,
Мне бы золотом, богатством обладать.
Я могу разорить, разрушить Чандыбиль,
Мне бы золотом, богатством обладать.
Истинного джигита всегда признает Гыр-ат,
Если аллах поможет — счастье придет,
Умер владетель Чандыбиля — Гёроглы,
Мне бы золотом, богатством обладать.
Верхом на Гыр-ате — наслажденье скакать в горах,
Видом подобным сунниты поражены.
Будет лежать в развалинах Чандыбиль,
Мне бы золотом, богатством обладать.
Шахали улыбается в усы — вей-ала,
Красный и красивый халат — вей-ала,
Сокол тянется к озерам — вей-ала,
Мне бы золотом, богатством обладать".
Но и после этой песни Гыр-ат не стал танцевать. Падишах совсем рассердился.
— Почему не слезешь, когда тебе велят? Почему не повинуешься? Каландар, наверное, уже вспомнил песни, пускай он сядет, пусть он заставит коня танцевать. А иначе Гыр-ат танцевать не станет.