— Эй, Косе, а где же Овез?
— Овез жив-здоров, Гёроглы.
— А как Агаюнус, Гюль-Ширин — живы ли они?
— Живы-здоровы.
— Ну, раз они живы и вы живы-здоровы, то пусть огонь поглотит все богатства мира — это будет благодарственной жертвой. Но что же все-таки приключилось у вас, Косе?
— Ничего, Гёроглы. Лучше поедем молча.
— Э, Косе, ты что-то от меня скрываешь?
— Ты понял, что я что-то скрываю?
— Ну конечно, понял.
— А понял — зачем рассказывать? Вот приедешь и сам узнаешь…
— Что я узнаю, когда приеду? Ну-ка, говори, зангар!
— Гёроглы, если ты простишь нам грех и не выпустишь из нас кровь, тогда мы расскажем, а иначе не скажем ни за что!
— Все я вам прощаю, прощаю и грех и вину, если вы в чем виноваты.
— Тогда я — повинуюсь. Поехали! Приедем — все сам узнаешь…
— Что я узнаю, когда приедем? — спросил Гёроглы и, натянув поводья, остановил коня.
— Поезжай, поезжай, я все расскажу! — сказал Косе. Его напугало, что Гёроглы остановился.
Гёроглы тронул коня. Косе поехал рядом.
— Ты знаешь, Гёроглы, сколько мудрых пословиц оставили нам люди древности. Знаешь, говорят: "В своем доме не держи людей подозрительных". Ты держишь у себя Овеза как мальчика на побегушках. А мы узнали, что он на женской половине развлекается с Агаюнус…
— Ты не врешь, Косе?
— А разве я когда-нибудь обманывал тебя раньше, разве я лгал тебе?
Гёроглы трижды ударил себя по бедру: "Ох, зачем я только вернулся из Нишапура!.. "
Он всю дорогу твердил про себя: "Мой Овез, моя Агаюнус, моя Гюль-Ширин… " А теперь, после слов Косе, он страдал всем телом, страдал душой и сердцем. Но если уж он приехал, не ехать же было обратно. И Гёроглы продолжал путь, направляясь в крепость.
А Косе ехал рядом, размышляя про себя: "Не легкое это дело. Ну, да там видно будет… "
… О ком теперь пойдет рассказ?
Агаюнус, Овез и Гюль-Ширин вышли к наружным воротам и смотрели на дорогу. Они ждали, что Гёроглы свернет к ним, поздоровается, обнимет их. Но где там! Гёроглы не только не свернул, не поздоровался, но даже и отвернулся от них, даже ни разу не взглянул в их сторону, а направился вместе с джигитами в мейхане.
— О, что это случилось с моим господином? — удивилась Гюль-Ширин.
— Милая Гюль-Ширин! Я поняла, что с ним происходит. Этот пройдоха Косе небось оклеветал меня и Овеза, — ответила Агаюнус. Едва она сказала это, как Овез залился слезами.
— Овез, дорогой мой! Не грусти. Пускай он идет с ними, пускай он выпьет чаю, покурит кальян. Пусть остынет его гнев, пройдет обида. Вот потом мы и скажем свое слово. Мы все объясним ему.
Как спешился Гёроглы и вошел в мейхане, так обуял его гнев. Не вскипел еще чайник, а он уже приказал налить чаю. Не успел еще погаснуть огонь в кальяне, а он уже вновь велел приготовить себе кальян.
… О ком теперь пойдет рассказ? Об Агаюнус.
Она вернулась на женскую половину, сняла нарядные одежды, надела старое платье, распустила волосы, взяла за руку Овеза и Гюль-Ширин и повела их к мейхане. Но она не вошла, а с гордым видом остановилась у порога.
Гёроглы косо взглянул на них и увидел, что трое плачут — слезы ручьем льются. Агаюнус, держа Гюль-Ширин и Овеза за руки, обратилась к Гёроглы с песней.
… Пропела она, и все трое ушли. Гёроглы подумал, глядя им вслед; "Этот пройдоха Косе, никак, заставил воду в гору течь". Подошел к очагу, покурил, но джигитам кальяна не дал, сам выбил огонь, отряхнул полы халата и вышел из мейхане.
Когда Гёроглы ушел, джигиты заговорили: