— Почему?
— Ты интеллигентный человек. У тебя когда-то была семья. Ты спокойно научишься с ними разговаривать. И только со мной ты в безопасности, потому что постоянно должен прятаться. Ты, чувак, не пойдешь стучать в мусарню, потому что боишься мусоров больше, чем я. Меня посадят максимум на десять лет за торговлю. А тебя — на пятнадцать, если сочтут, что это было убийство. Ты не бросишь меня, потому что тебе некуда идти. А мне необходим для этого именно кто-то такой, как ты надежный и перспективный, потому что это — перспективная работа. Если ты будешь курить в течение недели, то я тебя убью.
Некоторое время мы сидим тихо.
— Это тебя вполне устроит, — начинает он опять. — Ты бездомный. Без семьи, без работы, бедный, еще недавно ты голодал, у тебя не было где спать. И вдруг все, что у них есть, становится твоим. Сейчас у тебя есть тысячи фирм, из которых ты можешь тянуть столько бабла, сколько хочешь. Тысячи семей. Все это у тебя есть. Ты можешь их заебать, можешь осчастливить, ты можешь все и сразу. Тебе перехочется курить. Ты увидишь, что это покруче героина.
Роберт закуривает сигарету. Огонь освещает лицо, однако нос бросает тень на глаз, который на миг исчезает в черном пятне, Я открываю в этом лице нечто, чего раньше еще не замечал. Каждую долю секунды по нему пробегает дрожь — маленькая и незаметная, — которая меняет его выражение. Одно выражение сменяет другое, потом опять возвращается первое, потом снова другое — и так каждую долю секунды. Кажется, что у Роберта — два лица, которые каждую долю секунды сменяют друг друга между собой и накладываются друг на друга, сливаясь в настоящее лицо Роберта — то, которое я вижу каждый день.
— Роберт, ты думаешь, что все семьи начнут курить?
— А что, блядь? Как ты думаешь, зачем человек заводит семью? Людям кажется, что если у них будут жена и дети, то будет хорошо. А когда у них появляется жена и дети, то оказывается, что не так уж и хорошо. И тогда они понимают, что они на самом деле не хотели заводить семью, а хотели, чтобы им было хорошо. Они сидят во всем этом только потому, что не знают, что с этим делать. Но это все развалится к ебеням, когда мы дадим людям нечто, от чего им на самом деле станет хорошо.
— Знаешь, ты должен когда-нибудь закурить, — позволяю сказать себе я.
И опять получаю пиздюлину, но только одну.
— Извини, Роберт, извини! — Я открываю глаза, Я вижу и слышу, что Роберт даже на мгновение не утратил контроль над автомобилем, когда приложился к моей щеке, — Сорри, Роберт, не злись, скажи мне только одно. — Я рискую, потому что он действительно зол. Он, казалось бы, совсем меня не замечает.
Я прикладываю металлическое дуло пистолета к щеке, У меня появляется синяк, а с синяком просто глупо идти на дело.
— А знаешь, Роберт, это — заебательская вещь, У тебя нет семьи. Ты спокойно мог бы покурить. Каждому хочется, чтобы было хорошо.
— Не каждому, — отвечает Роберт. — Не каждый хочет иметь семью. Не каждому хочется, чтобы было хорошо. Если тебе хорошо, значит, ты подставил свою жопу. Ты позволил кому-то залезть себе в жопу и сделать приятно. Вся суть в том, чтобы чувствовать себя, а не то, что тебе залезло в жопу. Ты увидишь, что это значит, когда начнешь иметь людей. Потому что ты по-настоящему начнешь их иметь. Они тебе все отдадут. Фирму, семью, дом. С большим удовольствием. Они все делают для удовольствия.
Мы подъезжаем к воротам. Открываем их. Роберт въезжает внутрь. Мы ложимся в кровать, Роберт немного неуклюже начинает меня ласкать, а я лежу и делаю вид, что меня просто не существует. Он целует меня в ребра, но потом прекращает и ложиться рядом. Я спрашиваю, в чем дело. Он не отвечает. Я его не достаю, а это, наверное, значит, что я уже полностью протрезвел.
Я выпускаю из себя дым и чувствую, что с моим мозгом происходит нечто интересное. Когда я пытаюсь вспомнить, что происходило раньше, то помню только, что было тепло. Только потом я припоминаю что-то большее. Прежде всего, то, что Лукаш убежал. Убежал из реабилитационного центра. Он не мог вернуться домой. Он был зеленоватый от страха, и в его внешнем виде было нечто, напоминающее несвежие овощи. Он был каким-то пыльным. И хотел, чтобы я дал ему немного. Конечно, я этого не сделал. Роберт не разрешил.
Двумя днями позже мы с Робертом смотрели телевизор. Мы должны были чем-то заниматься по вечерам, когда я был трезвым и, как говорил Роберт, выглядел как совсем другой человек. Мы увидели по телевизору Мата, и я громко заорал. Это мой дружок, он был когда-то телевизионным ведущим. Потом пошел в центр — сразу же после того, как произошли те страшные вещи. А сейчас он вернулся и в первый раз вполне открыто заговорил о своей дурной привычке.